Захар Прилепин - Рассказы

— Ук, — повторял Родик.

— Он у тебя скоро заговорит, — сказала вышедшая Катя.

— На охоту пойдете? — спросила вслед появившаяся Ксюша. — Возьмете меня? Родик, возьмете меня?

Родик, не мигая, смотрел на Ксюшу. Захарка, не моргая, на Катю.

— Только картошку все равно надо почистить, — сказала Катя. — Перед тем, как купаться пойдем. А то папке будет нечего есть…

Они забежали к сестрам. Катя поставила на пол ведро с водой, ведро с картошкой и кастрюльку. Расселись вокруг. Раздала ножи, Ксюше — самый маленький и непоправимо тупой. Та, ругаясь, пошла менять ножик.

Чистили втроем, смеясь чему-то. Родик крутился возле. Катя прикармливала его сырой картошкой. Ксюша корила ее:

— Ну, что делаешь? Вот мать, а… Как тебе доверили ребенка!

— Смотри, чтоб тебе не доверили, — отвечала Катя, сдувая павшую прядь с лица и затем поправляя ее кистью руки, сжимающей нож.

Захарка веселился и старался не смотреть сестрам на колени: у Ксюши они были загорелее, у Кати — белее. У Кати — круглые, у Ксюши — с изящной выпуклой костью, как у какого-то высокого зверя, не знаю, быть может, лани…

А еще Катя сидела чуть дальше от ведра с картошкой и когда склонялась…

«Боже ты мой, что ж ты пристал ко мне с этим…»

Захарка выходил на улицу. Медленно бродили куры, тупые от жары.

— Ахака! — засмеялась Катя в доме, голос ее приближался.

— Слышал, что он сказал? «Де Ахака»? Вот твой Ахака, Родик! Вот он де.

Родик выбежал на заплетающихся ножках, солнечные ресницы, ушки в пушке.

До реки было минут десять ходьбы. Захарка снял шорты и бросился в воду с разбегу, чтобы не видеть, как раздеваются сестры. «Вообще бы их не видеть…» — подумал весело, неправдиво и сразу обернулся на их голоса.

— Как водичка? — спросили сестры одновременно, посмотрели друг на друга сначала недовольно, словно подозревая в издевке, и тут же засмеялись.

В этот день они больше не ссорились.

Катя прихватила с собой яблок. Лежа на берегу, копошась ногами в песке, они грызли румяные плоды. Захарка кидал огрызки в воду.

— Ну, зачем? — тянула брезгливая Ксюша.

— Рыбки съедят.

Катя поминутно садилась и кричала:

— Родик, не заходи глубоко! Нельзя! Там рыбки! Ай!

— Там? — переспрашивал Родик, показывая пальчиком на середину реки, и, вдохновленный, ступал дальше.

— Захарка, скажи ему, он только тебя слушается.

Брат смотрел, грызя яблочный черенок, как из-под плавок Кати выбилось несколько черных завитков, прилипнув к белой, сырой, в золотящихся, непросохших каплях ноге.

— Родик! — закричал он, неожиданно для самого себя громко, так, что пацан вздрогнул.

— Господи, что ж ты так кричишь! — всполошилась Катя, резко поднявшись с песка.

— Я к нему пойду, лежите… — Захарка дошел до Родика.

— Камыша нарвем? — предложил ему. — Лук у нас уже есть, стрелы нужны.

— Подем, — готовно ответил Родик и вылез из воды.

Они пошли вдоль берега, маленькая, невинная лапка в юной руке со странной линией судьбы и глубокой — жизни.

Вернулись с поломанным на стрелы камышом. По дороге Захарка нашел проволоку, накрутил на одну из тростин.

— Ну что, лягушки, заждались жениха? — спросил, натягивая тетиву.

Сестры развернулись, улыбаясь разморенно. Поднял лук вверх, спустил камышовую тростину, взлетела неожиданно высоко.

Родик сразу потерял стрелу из вида, не понял, куда она делась, смотрел вокруг себя, удивленный.

Разбудил визг свиньи.

«Режут уже! Черт, не успел!»

Вскочил с кровати, натягивал шорты, едва не падая.

Но свинью пока лишь привязали: перетянутая впившимися в жирную шкуру веревками, она стояла в темноте сарая, и каждый раз при появлении человека начинала визжать.

Захарка наблюдал ее, встав в проеме дверей, едва разлепив глаза, еще не умывшийся, улыбался.

Не было ни единой мысли в голове, но где-то под сердцем тихо торкал в кровь странный вкус сладости чужой, пусть животной, смерти.

«Кричишь, свинья? Хочется тебе жить?» — что-то такое подрагивало в темном и тайном закутке мозга.

Хотя рассудок, внятный, человеческий рассудок подсказывал: надо жалеть, как же так, неужели не жалко?

«Жалко», — согласился без усилия.

Визг, впрочем, долго терпеть было невозможно.

Захлопнул дверь, подошел к деду, сидевшему на пенечке. Дед подтачивал и без того жуткий нож, все время отсвечивающий на солнце длинным лезвием.

На Захарку дед не посмотрел, строгий.

— Откуда она знает, что ее зарежут? — громко спросил Захарка, едва визг умолк.