Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

За эти несколько секунд он сказал Кэнайне больше, чем за все четыре месяца, что она провела в Кэйп-Кри. И внезапно закончил словами, которые объяснили все.

— Горько охотнику мускек-оваку терять всех своих сыновей, горько, что у него осталась одна только дочь, — сказал он. — Но еще горше, когда у него заберут эту дочь и она возвернется не мускек-овак, а белая, только со смуглой кожей.

Кэнайна молча сидела на кровати. Вскоре отец вышел из вигвама, пришла мать и села рядом с ней. Она обняла Кэнайну, и они долго сидели, не говоря ни слова.

Но книжек она не вернула. После полудня, когда они вдвоем с матерью сидели в вигваме, кто-то откинул парусиновый полог, и вошел отец, а за ним миссис Рамзей и рослый, остроносый индеец. Кэнайна узнала его: это был Джок, приказчик в лавке Берта Рамзея, один из немногих индейцев Кэйп-Кри, которые могли говорить по-английски. Он почти все время служил переводчиком в лавке Компании Гудзонова залива. Кэнайна испугалась, увидев их.

— Миссис Рамзей хочет поговорить с нами, — сказал Джо Биверскин своей жене.

Все уселись, Джоан Рамзей и Джок — на стулья, а Биверскины — все трое — на кровать.

Миссис Рамзей повернулась к Кэнайне и с ласковой улыбкой сказала:

— Поди пока поиграй, детка!

Кэнайна вышла. Они будут говорить о ней! Девочка прокралась к задней стенке вигвама и тихонько опустилась на землю. Она ясно слышала миссис Рамзей. Время от времени та останавливалась, чтобы Джок мог перевести то, что она сказала.

— Кэнайна больше не больна, - сказала она, - но она пока слабее других детей. Я пришла сказать вам, что, по-моему, этой зимой ее не следует брать с собой в лес. Она не может, как вы, питаться всю зиму одними лепешками и мясом бобров. Ей нужна другая, хорошая пища: молоко, рыбий жир, фрукты, овощи. Если вы согласитесь, она могла бы провести зиму в интернате для индейцев в фактории Мус. Она так хорошо училась в школе при больнице, я считаю, что вы должны ее отпустить.

— Нумвах! — на диалекте кри это означало "нет". Это был голос матери, и Кэнайна, примостившаяся у вигвама, ясно и четко его расслышала.

Воцарилось молчание, потом Джоан Рамзей заговорила снова:

— Она похудела. Потеряла восемь фунтов. Это дурной знак. Неужели вы хотите, чтобы вернулся кашель и врачи снова забрали ее в больницу?

Потом заговорил отец на языке кри:

— Да, пускай она идет в школу. В лесу она будет только обузой. Она не годится для жизни мускек-оваков.

— Нумвах! — снова сказала мать.

— Миссис Биверскин... Пять раз вы в муках рожали детей, и пять раз приходила беда: кашель или голод, и дети умирали. Потом на свет явился шестой, и опять пришел кашель, но на этот раз вовремя прибыл врач, Кэнайна уехала к белым в больницу и осталась жива. Неужели она должна погибнуть теперь? Неужели вы хотите вернуться весной из лесов вдвоем, только вы и ваш муж, как случилось с вами пять раз? Ведь у вас уже не будет детей. Ваше время прошло. Я знаю это, потому что больше не вижу, чтобы перед вигвамом Биверскинов каждый месяц сушились мягкие клубки мха. Кэнайна — ваш последний ребенок. Вы должны отпустить ее в школу.

Кэнайна услышала тихий плач матери, и Дэзи Биверскин больше ни разу не сказала "нумвах". Долго никто не говорил ничего, потом Кэнайна услышала слово, которое изменило всю ее жизнь: "Ага".

Джок перевел это слово Джоан Рамзей: миссис Биверскин согласна, она говорит "да".

Четыре года провела Кэнайна в школе-интернате для индейских детей в фактории Мус, рядом с индейским поселком в южной части залива Джемса, в нескольких милях от Мусони - конечной станции железной дороги Школа принимала детей из поселков племени кри, разбросанных по всему побережью залива Джемса, протянувшемуся на четыреста миль, но число учащихся было невелико, так как индейцы предпочитали держать детей при себе. За эти четыре года Кэнайна ежегодно проводила с родителями в поселке Кэйп-Кри всего несколько летних недель. Ни разу она не задержалась там, чтобы привыкнуть к отцу и матери или к жизни индейского населения вообще. У нее не было никакой другой связи с родителями, так как они не умели писать писем, Джоан Рамзей стала для Кэнайны как бы приемной матерью. Белая женщина живо интересовалась школьными успехами Кэнайны и регулярно писала ей. На исходе четвертого года Кэнайна отлично сдала вступительные экзамены в школу второй ступени. Но отличные оценки достались ей легко, без особых усилий.

Наступил день, когда Кэнайне исполнилось четырнадцать, и она снова летела в Кэйп-Кри. В ее стройном теле еще сохранялась угловатость подростка, но лицо приобрело уже прелесть и ту нежную гармоничность черт, которые остаются почти неизменными и в зрелые годы. Она смотрела из окна на клочья гонимых ветром облаков, которые, как заряд дроби, проносились мимо крыльев маленького самолета лесного ведомства; словно отражая ее настроение, клубы облаков были серые и мрачные, потому что возвращение домой не сулило Кэнайне счастья.