Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

Отец тихонько разговаривал с мужчинами, которые несли гроб с телом Дэзи Биверскин.

— Это все она, — сказал он. — Мне всегда везло, когда она была рядом.

Белощек отдыхал, сунув голову под крыло; но он не спал и ясно чуял, что ветер начал выдыхаться, а солнце — пробиваться сквозь мрачную завесу туч. Время от времени он поднимал голову и осматривался. Другие казарки в стае тоже настороженно поглядывали по сторонам. Вышло солнце, тучи двинулись на восток, к зубчатому силуэту Гебридских островов, и через час осталось от туч лишь сероватое пятно, потрепанным чепцом увенчавшее скалистую главу Хивэла, самого высокого холма Барры. К закату ветер совсем стих, превратившись в ленивый, мягкий и теплый бриз, в котором чувствовалось нежное и ласковое дыхание весны.

В сумерках казарки поднялись в воздух, стряхивая с перьев соленую морскую воду, и повернули к Барре на ночную кормежку. Заросли морской травы в проливе Гусиного острова сильно поредели - стоял уже март, а стаи гусей ежедневно бывали там с октября.

Большинство казарок потянулись через песчаные дюны на махэйр, где зазеленела вика и другие травы. Вместе с одной из стай полетел туда и изголодавшийся Белощек с желтой лентой на шее: с жадностью начал он щипать траву.

В начале зимы его еще посещали смутные воспоминания о лете у берегов залива Джемса, о подруге, которую он нашел среди болот в том далеком, чужом краю, о долгом путешествии домой, которое в конце концов привело его снова на Барру. В начале зимы он порой тосковал по своей подруге, благосклонности которой добивался на том зажатом со всех сторон землею озере, где страшные леса мрачно и грозно подступали к самой воде. И когда появлялась новая стая гусей, он внимательно рассматривал них, чтобы узнать, нет ли ее среди них, может, она прилетела к нему.

Но птичья память состоит из отдельных ячеек, каждая из которых соответствует определенному времени года, медленно закрываясь, когда кончается это время года, и открываясь, когда оно наступает вновь. Теперь от фазы годичного цикла, соответствовавшей половому влечению, его отделяло уже несколько месяцев, и все воспоминания о подруге и об их совместной жизни улетучились из памяти.

Но в эту ночь, когда он кормился, ощущая разлитое в солоноватом воздухе нежное тепло возвращающейся весны, новое чувство шевельнулось в глубине его души. Смутное беспокойство, ничего общего не имевшее с испугом, неясный, дальний зов — то ли сон, то ли явь, — неизвестный и непонятный ему.

И вот с ночного неба донеслись звонкие трубные голоса птиц с побережья, которые первыми отправлялись в полет на север вслед за весной Луна зашла, я стаи чередой потянулись назад, в пролив, дожидаться рассвета. Теперь Белощек заметил, что другие гуси тоже объяты новой, странной тревогой. Время от времени какой-нибудь гусак, вытянув шею, набрасывался на другого оказавшегося поблизости гусака, и между ними завязывалась короткая ожесточенная схватка. Взошло солнце, и, оглушительно хлопая крыльями, гуси взвились в воздух. Высоко над морем Белощек вновь остро ощутил будоражащее чувство тревоги, тягу лететь все дальше и дальше вслед ширившейся весне. Только куда лететь?

В спешке и нетерпении кормились гуси на махэйре в ту ночь. К проливу они вернулись раньше обычного, и, как только стаи опустились на воду, поднялся грозный гам и возня. Гусаки, которые всю зиму в полнейшем согласии искали корм, теперь воинственно разбились по двое, молотя друг друга расправленными жесткими крыльями, да так, что вода вокруг кипела и пенилась.

Но Белощек с желтой лентой держался особняком, потому что не ощущал ничего похожего на их воинственность. Вскоре после этого один гусак поблизости от Белощека подплыл к соседней птице и повел себя совсем не так, как дерущиеся самцы. Он быстро подергивал головой, вставал в воде свечкой, топорща перья на груди и медленно и грациозно покачивая из стороны в сторону шеей. В его поведении сквозили нежность и учтивость, которых лишены были грозные наскоки самцов. Это было первое, еще неуверенное ухаживание самца за своей самкой, первые робкие признаки полового влечения, пробудившегося с весной. Словно какой-то ключик повернулся в дальнем закоулке мозга Белощека, открыв ячейку, которая долгие месяцы была заперта, и то, что скрывалось в ней, смутные, блеклые, бессвязные воспоминания, проникло в его сознание.

Он снова вспомнил о ней. Она ожидала его далеко-далеко отсюда, там, где пресная, мелкая, тихая вода, где меж двух узких песчаных кос, густо поросших ивами, лежит небольшая заводь и где из-за темных деревьев, грозно подступавших к самой воде, совсем не видать горизонта. Но больше он ничего припомнить не мог.