Владимир Маканин - Повесть о Старом Поселке

— Не беда.

Земля — уже с большой частотой — комьями взлетала из углублений, как бы гроздьями черного жирного салюта.

— Эй-раз! Эй-два! — начал выкрикивать дядька Ваня, скаля зубы.

Хаотичные и случайные взмахи превратились в ритм. Все ускорилось. Грязь. Глина. Взмахи рук. Эй-раз, эй-два!.. Косыночка Зинки Тюриной съехала на спину, и дождь тут же мелко ее припечатал.

И тут раздался крик Хромого Кирщика: «Даю огня! Даю огня!» — о Кирщике как-то забыли. А вар уже был нужен. В то примитивно-строительное время «кирщик» — это была не совсем профессия, а как бы искусство. И вот артист своего дела, колченогий и ярый, метался, прихрамывая, из стороны в сторону и кричал:

— Даю огня!.. Да что же вы, дьяволы! Дров мало!

Под огромным чаном с глыбами застывшей смолы и точно поплыл дым. Затем огонь. Пламя усилилось, стало метаться, дрова прогорали в одну минуту. Спешно несли заготовленные доски и чурбаки. Дядька Ваня, хрипло кликая на помощь, в одиночку волок рассохшиеся сани, брошенные здесь еще зимой. Кто-то нес кадушку. Наконец, как выход, прибыл грузовик со старыми шпалами. Огонь гудел. В сумраке пламя металось и приковывало глаза. Люди столпились у огня. Грязные, не меняя одежды, но уже изменившиеся в отблесках — другие люди. Они молчали. Багровые. Яркие. И лица были в той самой вековечной торжественно-трагической окраске. Хромой Кирщик, как трудяга черт, то спрыгивал, то опять влезал и, помешивая варево, колдовал в своем чану. Все остальные стояли завороженные. И маленький Ключарев беспричинно притих, смотрел на это язычество.

И вот — второй разговор. И опять же по телефону. И друг друга в эти дни они не видели.

— Понимаешь, Наташа, — говорит Ключарев. — Это ведь даже не статья, а...

— Понимаю, — подхватывает она с иронией. — Статеечка.

— Именно так, — объясняет Ключарев. — Это могло бы сойти в качестве, например, дипломной работы. Не больше. Скажем, статья студента пятого курса.

— Да, — говорит она. — Может быть, четвертого?

— Нет. — Ключарев слышит ее скрытую злость и тут же слышит свою злость: — Нет. Пожалуй, все-таки пятого.

И он повторяет, что написать хороший отзыв он никак не может.

— Наташа, работа у него слишком слабенькая. Я могу подсказать ему, что и как доработать. Могу дать совет. Могу даже позаниматься с ним. Хотя времени у меня... — Ключарев вдруг закашливается, такого обязывающего «позаниматься» он сам боялся, и вот оно уже сказалось.

Наташа молчит.

— Чего ты молчишь? — спрашивает он, ощущение отвратительное: сейчас ему на шею посадят какого-то милого болвана, и Ключарев будет писать за него работу. — Чего ты молчишь?

— Я чувствую — ты не хочешь написать отзыв.

А это уже делает промах Наташа — ей бы ловить минуту, хватать момент, когда Ключарев согласился «позаниматься». Но она ведь тоже нервничает, торопится в словах и... упускает мгновение. И упрямо настаивает:

— Я чувствую — ты не хочешь написать отзыв.

— Ты чувствуешь правильно.

— Если ты не помогаешь нам, то ведь ты нам тоже не нужен.

— А-а, — говорит Ключарев. — А я-то, грешным делом, думал, что тебе интересно, когда мы с Майей в гости приходим. Я думал, что тебе это приятно. Мне казалось... — И Ключарев уже умышленно откашливается, отчасти давя и отчасти пряча волнение. — Мне казалось, что, приходя к вам, я иной раз рассказываю остроумные вещи.

— Ты преувеличивал. Ты думаешь, мы приглашали тебя и твою жену из-за твоих умненьких высказываний?

— Вот именно, — говорит Ключарев. — Надо ж было мне так ошибиться.

— В следующий раз не ошибайся, — говорит Наташа, ставя точку.

Гудки. И это даже как-то невероятно, что вот так разом все кончилось. Тем не менее факт — и Ключарев тоже вешает трубку.

И вот вечер. И ужин... Ключарев укладывает злополучную статью в конверт, чтоб отослать Наташе (не везти же к ней домой, это значило б начинать разговор заново), — он укладывает в конверт, заклеивает и надписывает адрес.

Майя рядом, она вертит в руках тюбик с клеем. Она спрашивает, и это она спрашивает уже в третий раз за сегодня:

— Ты правда не можешь ему написать хороший отзыв?

— Не могу. Ей-богу, полнейшая чушь.

— А что Наташа сказала?

— Тоже чушь городила.

— А я уверена, что ты, кроме всего, еще какую-то гадость ей сказал.

— Я?

И тут уж Ключарев (он поначалу не хотел этого делать) выкладывает жене разговор со всеми оттенками. «Приглашали тебя и твою жену» и тому подобное.

Майя молчит, губы поджаты, признак глубокой обиды.