Владимир Маканин - Андеграунд, или Герой нашего времени

Хорошая выпивка, как он уверял, только и могла его психику теперь уравновесить — Вик Викыч и Леонтий пили. На той чинной улице они брали водки и вина, и Леонтий-Хайм шумно ликовал при виде каждой незнакомой ему яркой наклейки.

Они разыскали меня после долгих расспросов; да и то случаем. Они просто наткнулись на улице.

А я погибал.

— Что? Что делать?.. Я погиб! Я погибаю! Что мне с ним делать?! — кричал в телефонную трубку Эдик Салазкин. (Он считал, что это он погибает.)

Кричал он опасливо, истеричным шепотом. Испугавшийся самодеятельный врач.

Скрючившийся в постели, я слышал лишь отдельные всплески его телефонных стенаний. Понос уже затуманил мои мозги. Позыв за позывом изнуряли, в голове жар, высоковольтный гуд, а что было делать? Эдик, слава богу, уже не лечил. Эдик уже все про себя понял, нервничал, спрашивал других, но и другие боялись теперь ему помочь даже советом (означало бы их соучастие в деле). Но как? — кричал шепотом он в трубку. — Как же мне быть?

Как было ему, бедному Эдисону, выйти из этой чудовищной ситуации и как, каким образом избавиться от едва дышащего болезненного говнюка (от меня)? Один из знахарей все же рискнул и приехал. Он покашлял инкогнито в прихожей, заглянул с расстояния и (не подойдя к моей кровати, осторожный) сообщил своему другу Эдисону, что ему очень не нравятся мои стоны. «Да он же умирает!» — прошипел он на ухо, напугав и окончательно лишив Эдика рассудка. Избавиться — но как?

Необходимо было найти в помощь кого-то, кто (вот главное) про этот жуткий эпизод тут же и навсегда забудет. Эдик нашел. И довольно быстро. В панике господин Салазкин попросту сговорил двух алкоголиков у входа в винный магазин (или в мебельный, тоже недалеко). За привычную мзду, за бутылку. Сказал им, что бродяга пришел, бомж, его приютили, а он теперь не уходит — выкиньте засранца, загадил нам все жилье! Может, он и не говорил, что бродяга, бомж, а просто сказал — выкиньте засранца. И те выкинули.

Когда они пришли, я был в беспамятстве. Однако, как ни безнадежно болен человек, если его выносят, он не хочет, он ропщет. (Инстинктивное цеплянье за место как жизнь. Как нежеланье уходить в могилу.) Потревоженный больной (выносимый вон несчастный) вдруг все видит, все понимает. Свет вокруг становится режуще белым. Сознание в такой миг проясняется, и человек проклинает. Так проклинал и я.

— Сука! Врачишка! Подонок! — хрипел я, задыхаясь. (И уже слыша подступающие корчи в желудке. От голосового напряжения.)

Он молчал.

Правда, гонял желваки. Было совестно. Избавиться от меня была его единственная возможность не попасть под запрет и сохранить практику экстрасенса, а с ней лицо, а с лицом какой-никакой статус. Непростое решение. В самый пик, в середине жизни сорокалетний Эдик Салазкин уже не мог (и не хотел) искать новую хлебную профессию. Неталантливый, он уже не сумел бы начать снова.

— Если стану подыхать, приползу! — грозил я. — Слышишь! Я сдохну у твоих дверей!..

Алкаши меж тем меня уже волокли. Они, понятно, не церемонились (я от них и не ждал) — при выносе из комнаты, на повороте в дверях, они с ходу закрутили мое тело, отчего кишечник, в спазме, тут же разрядился, наполнив мои брюки, а запах вони ударил до неба.

— Гы. О, срет как! — удивился один из алкашей, и они поволокли меня еще быстрее.

В лифте, где меня пришлось скрючить, кишечник еще раз выстрелил.

— Ну ты! — угрожающе сказал второй.

А первый опять только гыкнул: — Гыы!..

В начале выноса, когда меня еще только одевали, я слышал их с Эдиком сговор (деловой уговор), слышал, что речь шла о хотя бы трех кварталах в направлении метро. Подальше отсюда. Но алкаши, получив свои деньги вперед, не стали долго трудиться. Они ограничились тремя домами , оттащив меня недалеко, к углу этого же квартала.

Там они поставили меня возле дома, у какого-то парадного. Именно что поставили, то есть прямо и головой вверх, как человека, — колени мои беспрерывно дрожали, и я не знаю, чем и как я держался. Но стоял. Смышленые, они как-то хитру прислонили меня к приоткрытой двери парадного, ею же и зажав. Потом я, конечно, сполз вниз.

Их не было. А я сполз. И теперь я сидел у стены на асфальте. Помню, что пытался подняться. Нашел, нащупал два валяющихся кирпича, кирпич к кирпичу рядом — и сел на них мокрой тяжелой задницей.

И вот тут (как с неба) раздался знакомый крик:

— Петрович! Эй. Ты чего тут сидишь — скучаешь или отдыхаешь?..

Я увидел остановившуюся машину. А за ее стеклами (смутно) — лица. У меня нет знакомых, чтобы ездить в такси, вяло решил я. И не стал вглядываться. Но ошибся. Через минуту я увидел приближающегося Викыча, а с ним Леонтия-Хайма.