Владимир Маканин: Долгожители

Обнаружилось, конечно, случаем. Один из клиентов, забиравший прах родича (сожженного в ту же пятницу, что и наш Виктор Сушков), напутал и ошибся с временем. Клиент заявился в кремационную в тот же день... Слишком рано. Какой быстрый! И еще поглядывал на часы... Его почему-то не остановили. В пятницу! В пятницу бывает!.. Самодеятельно он тогда стал ходить-заглядывать. Для храбрости слегка даже насвистывал... Искал... И забрел не туда... Не туда, где ждут, белея, урны, а случайным образом вышел прямиком к выгребателю, то бишь к оператору. К Течкину.

Оператора кое-кто пытался оправдывать, опять же пятница, пьян, шары налил. Но не чудовище он, конечно. Человек!.. Не со зла... Однако трудно оказалось даже объяснить, ленился ли поддатый Течкин выгребать каждого отдельно? ошибся ли?.. И вообще как такое ему удалось — каким образом, нарушив строжайшую технологию, останки смешались? Этого не могло быть!

Но факт фактом: клиент самолично видел, стоя неподалеку (и от увиденного онемев)... Этот Течкин... В белом опрятном халате... Молча... Своей длиннющей кочергой делил прах на четыре кучки.

А как негодовали родные Виктора Сергеевича Сушкова! И без того уже последнюю волю покойного они сильно упростили (сожжением). А тут еще нате: достался из печи пепел, на три четверти чей-то чужой. (И это если арифметика здесь в силе. Если честные арифметические дроби и с пеплом в ладу. Хотя бы на верную четверть...)

Но что теперь поделать! Что?.. Все ходили мрачные. Не глядели друг на друга. Досталось ли нам хоть что-то наше в полученной в конце концов урне? — почти метафизический вопрос, который нет-нет и возникал — и особенно возмущал сыновей Виктора Сушкова, взрослых уже мужчин. Особенно же младшего сына. Его еле удерживали, когда он, двадцатипятилетний, рвался в бой... Самый рослый, хотя и младший, он грозился отыскать умельца. Отследить и избить Течкина его же собственной, мать его, кочергой.

Младший стал мрачен. Мрачный, хотя и красивый парень... Дело в том, что младшему добавилось еще одно: как раз ему выпал жребий везти беленькую урну в поля Оренбуржья.

Я был у них в тот вечер. Вдова Виктора и его строгая сестра, учительница, крутились на кухне. Гремели посудой, озабоченные предстоящей едой. Они в выборе не участвовали. Их даже не звали.

— Петр Петрович! — кликнули было женщины и меня на кухню. Но я не пошел. Незачем.

Жеребьевка состоялась сразу же. При мне... Скрученные бумажки с именами сыновей вынимались из белой панамы. Кто-то один... Ну в самом-то деле! У каждого свое. Не ехать же, отрываясь от работы, всем братьям сразу. А каково было бы улаживать отпуска всем в одно время?

Я успокаивал младшего: рассказывал ему, как там прекрасно. Куда он поедет... Какие травы и какие ивы. Да, да, какие старые скрипучие ивы нависли там над речкой. Бедные и корявые, остались совсем в безлюдье. То-то скучают. Скрипят... Ивы... Возможно, что умерший Виктор их тоже имел в виду в своей записке. В своем завещании. Эгоистичном, конечно же...

Младший сын молчал. И только разок скрипнул зубами. Но едва ли в отклик старым надречным ивам... Скорее всего, ему снова и снова припомнился Течкин, колдовавший с кочергой в руке над горячей горой общего праха. Придурок! Пьянь! Шиз!

А я знай рассказывал (стал говорлив в те дни). Я не мог заткнуться. Я теперь рассказывал младшему его дорогу — сначала поездом тридцать шесть часов, это он, впрочем, и сам знал. До Орска. А дальше еще час сорок минут до разъезда — местным скучноватым поездом. И там еще пешком пять километров. Почти пять. На листке бумаги я набросал ему план-картинку... Прочертил указующие стрелки, где там заросшая дорога вдруг выпрямится и где один-единственный (у сухого лога, не ошибешься) поворот. Пять километров. Но ведь пепел — не гроб нести. Я еще сказал ему: подумай, как тяжело могло бы быть... Представь себе... Подумай, как вы, три сына, горбатились бы по бездорожью с домовиной на плечах.

— И думать не хочу, — ответил младший сурово.

Младшему сыну Виктора Сушкова я рассказал и про зиму: про то, какая там зима. Окружающие поля, включая и само кладбище... Снега — до самого горизонта!

Зимой покосившиеся кресты увидятся не сразу. Хотя, конечно, для урны не велик труд отрыть ямку. Чем?.. Что за проблема! Не лопату, а саперную лопатку . Прихватить с собой...

Я, видно, не мог остановиться.

Сын сдержанно молчал. Затем негромко произнес:

— Надеюсь, вы не думаете, что я повезу туда урну зимой?

Но еще заметнее стал говорлив в те дни пенсионер Виктор Одинцов... После (или вследствие) смерти пенсионера Виктора Сушкова. От ощущения утраты. От потери... Он ведь жил теперь (жил и долгожительствовал) за двоих. Он даже интонацию перенял. Казалось, старинный приятель завещал ему свой легкий, чуть торопливый говорок.