Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

— А, попались, найманские собаки! Стойте, стойте, мы вас сейчас поведем на ханский суд, — резко прозвучали в темноте и тишине наши выкрики, тренькнула тетива десятков луков, и в темное скопище людей и коней на поляне полетели пущенные наугад стрелы.

Найманы и хэрэйды всполошились, послышались проклятья и топот копыт, затем в обе стороны — вниз и вверх по реке — по песку, по пологому берегу, по воде и кустарнику, мало чего различал под носом коней, ринулись всадники. Мы не стали никого преследовать и, озабоченно прислушиваясь и вглядываясь в темень, заехали на поляну, где только что стояли заговорщики. Ждать каких-либо результатов пришлось долго. Вскоре небо посерело, потом на востоке занялось зарево восхода, и в этой черно-белой видимости прискакал посыльный от низовий реки.

— Все хорошо, нойон Джамуха, все хорошо, — засыпал он нас скороговоркой, еле переводя дух и вытирая ручейки пота с лица. — Мы поймали почти всех найманов, кроме пяти-шести, которых пришлось зарубить и застрелить. Самое главное — нам попался сам ханский брат. Видно, он хотел убежать на запад.

Подождав всю сотню с ее пленными, мы поехали в сторону ставки. Доехав до нее, встретили несколько харанов с первой сотней, у которой имелось тоже десяток-полтора задержанных хэрэйдов.

Так мне удалось помешать заговору Эрхэ-хары и некоторых нойонов, недовольных правлением Тогорил-хана, с посланцами найманского Инанч-хана.

Суд Тогорила над братом и его сторонниками был на удивление мягок. Никого, кроме найманов, не казнили. Хэрэйдский хан только поорал на все свое ордо на брата-изменника, прокричал полные укоров слова, поругался вдоволь, потом плюнул ему и всем нойонам-предателям в лицо.

Хормого, которому я высказал свое недовольство поведением хана, только скривился.

— Если Тогорил станет казнить всех недовольных его правлением хэрэйдов, у него не останется близкой родни, — сказал он.

Так я убедился, что в улусе хэрэйдов очень многие не любят своего хана, может быть — и ненавидят. Вся власть Тогорила — и я это хорошо понял — держалась только силой верных ему воинов и помощью другого брата — Заха Гомбо, имевшего тумэн действительно преданных ему нукеров. Положение Тогорила было очень сложное, завидовать ему не стоило.

В начале осени я со своими воинами, верными нукерами и с женой поехал в свои кочевья. Хан просить меня о задержке не стал, на прощание мы попировали два дня и расстались, обещав друг другу братскую помощь в любой беде. Уезжал я со странным чувством двойственности. С одной стороны вроде бы пребывание в улусе хэрэйдов было удачным, я заключил нужный мне союз с одним из самых сильных и влиятельных людей степи и избавился от грозящей задаранам опасности набега на окраины хэрэйдского улуса. В то же время я никак не мог подавить чувства какой-то неудовлетворенности поездкой к Тогорилу и кратковременной службой в его улусе. Лишь потом, много лет спустя я осознал, что меня тогда сильно смущала сама личность хана, вся судьба которого сплошь состояла из непрекращающейся борьбы за власть с близкими родственниками, многие из которых были им убиты, что отразилось на характере этого человека: он стал подвержен сомнениям, подозрительность и неоправданная жестокость уживались в нем с внезапной слабостью, непоследовательностью в поступках. Я еще в то время, когда расставался с Тогорилом после первого знакомства и дружбы, видел, что в самой среде соплеменников очень многие нойоны его недолюбливают и помогают своему хану только вынужденно, остерегаясь его мести и боясь силы, так как он сумел создать вокруг себя целый тумэн верных ему нукеров, которые не собирались изменять ему и искать счастья на стороне. Вот таков был хан хэрэйдов Тогорил, главными врагами которого в то время были не Алтан-хан китайский, не соседи монголы, а найманы, все время хотевшие его сместить, и их сторонники в ближайшем окружении его в самом хэрэйдском улусе.

Племя задаранов, как теперь называли усилившийся и разросшийся наш род, встретило нас с женой и нукерами большим торжеством. Осенние пастбища ниже Хорхоног-шибира были тучными, все животные набрали нужный на зиму жир, люди были довольны. Возвращение соплеменников с семьями из мэргэдского плена и новое поколение мужчин нас значительно усилили: имея возможность без натуги посадить в седла два тумэна воинов, задараны чувствовали себя равными среди других племен монголов. Меня и Тайчара это радовало, обрадовали нас и слухи из верховий Онона о моем анде Темуджине, все прошлые годы пребывавшем в неизвестности. Мы узнали, что он и его покинутый тайджиутами после смерти Есугея-батора айл пережил трудные времена, и бывшие нукеры его отца возвращаются к нему сами и приводят своих сыновей. Это странное для степи и в особенности для монголов объединение в один курень разных по происхождению, относящихся к различным племенам людей, ставших под знамя новых борджигинов, начатое еще при Есугее-баторе, теперь возрождалось при его старшем сыне. Было еще одно не кровнородственное сообщество монголов — зурхэтэны, или храбрейшие. Но они были собраны в один курень властью Хабул-хана, специально отобраны отовсюду и никто из монгольских нойонов этому не препятствовал, наоборот считали за честь своему племени отправить туда своих выдающихся воинов с их семьями. Но постепенно храбрейшие из отборного войска превращались в обыкновенное племя. Их теперь так и называли — племя зурхэтэнов. Но курень хиянов Есугея, хоть и кочевал тогда совместно с тайджиутами, был чем-то иным. Не будучи племенем, он после смерти Есугея рассыпался, и это, видимо, было выгодно тайджиутам — потомкам хана Амбагая.