Диана Мохаммади: Маленькая торговка спичками из Кабула

У меня есть несколько принципов. Я никогда не ставлю проигравшего в безвыходное положение, не осаживаю надоедливых, не обвиняю без оснований. Конечно, это все теория. На практике сегодня мне хочется дать выход своим чувствам, выплеснуть злость. Но я сдерживаюсь, ведь это мой брат. Когда имеешь дело с братом, в Афганистане лучше сдерживаться, то есть просто-напросто молчать. Да, у меня есть принципы, но когда речь идет о глупости, доходящей до абсурда, мне хочется взять и разбить их вдребезги.

Фархаду ничего не осталось, кроме как продать микроавтобус, так как у него оказался слишком капризный мотор. Он нашел покупателя, который готов был купить его дороже. Мой брат добродушно поверил, что ему удастся провернуть это выгодное дельце. Только вот покупатель, отдав нам треть положенной суммы, испарился в воздухе вместе с микроавтобусом.

Я не понимаю, как мой брат, казалось бы такой умный и предусмотрительный, смог позволить так себя одурачить. Как он мог хоть на минуту поверить в то, что этот таинственный покупатель отдаст ему оставшиеся деньги после того, как заберет микроавтобус? Вся эта история сводит меня с ума. Слезы на глаза наворачиваются. Слезы гнева против собственного брата. Детские слезы против такой несправедливости.

Наша семья вновь с головой ушла в бедность. Мы снова вышли работать на улицу. А я так мечтала, что у моих младших сестричек будет другая жизнь. К сожалению, я в это больше не верю. Скоро они примут у нас эстафету. Мое тело уже стало слишком громоздким. Руки у меня похожи на две доски, они растут слишком быстро. А нос, который раньше был орлиным, теперь расплылся, и у меня такое ощущение, что он занимает пол-лица. У меня потихоньку начинает расти грудь. Мне кажется, у меня нормальная внешность. Я не красивая, но и не уродина. У меня лицо с характером. Мне кажется, это определение больше всего подходит. Мне нравится, когда меня замечают, в буквальном смысле слова. Афганские женщины стремятся быть незаметными, смешиваются с вещами и людьми до такой степени, что становятся безликими, это значит, их жизнь удалась.

Я думаю, человек не может стать безликим, если он прожил такую жизнь, как я.

Я дитя улицы. Я ничему другому, кроме этой улицы, не принадлежу. Я выросла на ней, как случайно упавшее зерно. Я не люблю возвращаться к своему прошлому и понимать, что у меня не было детства. У меня никогда не было возможности побыть маленькой девочкой. Я оказалась на улице уже в пять лет под присмотром своей старшей сестры Фатаны. Уже тогда я по-английски кричала прохожим: «Do you need matches?» Я говорила по-английски еще лучше, чем сейчас. Я даже исправляла ошибки англофонов. У меня никогда не было возможности быть скромной и сдержанной.

Я решаюсь думать об этом сегодня только потому, что мне кажется, будто мы снова вернулись к жизни, которая была у нас шесть лет назад. Меня раздирают противоречивые чувства. Благодарность за то, что в течение всех этих лет я могла ходить в школу. Отчаяние от того, что все это время мы столько работали, чтобы вновь вернуться к тому, с чего начали. Прилив нежности к шумной драчливой ватаге моих братьев и сестер, которые поддерживали друг друга в самые трудные дни. Этот прилив смывает все остальное. Даже полную растерянность от того, что нам нечего больше есть и, чтобы хоть как-то выжить, приходится просить фрукты и овощи у бабушки с дедушкой из Гуль-Дара.

Сегодня на улицах Таймани мне показалось, что жизнь перекликается с телепередачами. Полчища мужчин в оранжевых комбинезонах чистили сточные канавы, стояла страшная вонь. В Кабуле нет канализационных систем, и мусор из города не вывозится. На улицах стоят урны, они же служат источником пропитания для собак и баранов. Раз в неделю их содержимое сжигают. От едкого белого дыма режет глаза и першит в горле. Летом вода в канавах застаивается и привлекает крыс. Мужчины в оранжевых комбинезонах лопатами выгребают черный компост и скидывают его в кузов стоящего рядом грузовика.

Меня поразило одно удивительное сходство. Эта сцена напомнила мне кадры из передач о тюрьме Гуантанамо. Там заключенные ходят в таких же комбинезонах. От этой нелепой мысли я улыбнулась: побег заключенных из тюрьмы Гуантамано в канавы Кабула. Вот уж правда, только я могла такое придумать.

Мне все надоело. Если честно, не знаю, что и делать… Бью мух мухобойкой. Не очень приятное занятие, скучное. Но раз уж начала, надо доделать до конца. Я убила несколько десятков мух. И все-таки муха — самое дурацкое из всех насекомых. Оно постоянно портит тебе жизнь, зудит над ухом и выбирает самое чувствительное место на теле, чтобы сесть на него и тебя пощекотать. А еще мухи откладывают яйца везде, где только можно, из них вылупляются новые мухи, и так без конца. Я предпочитаю небольшую резню сегодня, чем беспощадный геноцид через несколько дней. Сегодня я стала палачом для пяти десятков мух, залетевших в гостиную через разбитые окна, чтобы полакомиться картофельными очистками и луковой шелухой, которые валяются на полу. Стены у нас такие грязные, что раздавленных черных мух и следов крови на них почти не видно.