Паскаль Киньяр: Американская оккупация

— You people got a phone? (Лейтенант Уодд спросил Патрика Карьона, есть ли у его родителей телефон).

Он завопил.

Доктор Карьон зашивал сыну рассеченную бровь. Дочь лейтенанта Уодда стояла рядом, крепко сжимая руку раненого. Врачу пришлось наложить два шва.

Когда он принялся за второй, кровь внезапно брызнула на грудь дочери лейтенанта.

Не переставая кричать, Патрик смотрел на красные капельки, застрявшие в густом ворсе мохера. Шерсть не сразу вобрала их в себя.

Потом капли все же впитались в свитер. Он следил, как они мало-помалу уходят вглубь, и кричал от боли.

Его отец смазывал рану меркурохромом из пузырька, который держала миссис Уодд. Потом миссис Уодд положила раненому компресс на лоб, а доктор Карьон тем временем вытирал руки бумажным полотенцем. Его пальцы были измазаны белой краской, облепившей волосы Патрика. Наконец доктор закрыл свой коричневый саквояж и встал.

Патрик приподнял веки и увидел пивную бутылку прямо над головой отца.

Доктор Карьон резко отшатнулся. Стоявший слева от него сержант Уилбер Каберра подбросил в воздух бутылку и жалобно гавкнул, очень похоже изобразив побитую собаку. Он зубами сорвал крышечку с бутылки и выплюнул ее на пол.

Патрику казалось, что он угодил в какой-то странный, бессмысленный мир. Он закрыл глаза. Американский лейтенант обратился к доктору Карьону:

— Care for a Bud, doc ? (Лейтенант Уодд спросил, не желает ли доктор Карьон выпить стаканчик пива).

Патрик снова приоткрыл глаза, увидел, как отец улыбнулся и кивнул. Доктор говорил по-английски медленно, с сильным французским акцентом, и Патрику стало невыносимо стыдно за него.

— Thank you very much, — ответил доктор Карьон.

Он сел рядом с миссис Уодд на диван с широченными подлокотниками, обитый серым плюшем. Сержант Уилбер Каберра разразился хохотом. Он воскликнул:

— French commies! (Сержант У. Х. Каберра хотел сказать, что французские коммунисты кажутся ему не такими страшными, как другие братские партии).

Лейтенант Уодд допивал свой стакан, сильно запрокинув голову.

Струйка пива стекла ему на подбородок и замочила воротничок белой рубашки.

Патрика мучила невыносимая головная боль. Глаза жгло. Людские голоса звучали где-то вдали. Ему было плохо. Люди в комнате затеяли шумный спор. Они несли тарабарщину, он не понимал ни слова.

Его коснулось теплое бедро дочери лейтенанта Уодда. Он взглянул на девушку.

Дочь лейтенанта старательно вытирала платком кровь с обтянувшего грудь мохера.

Патрик разглядел ее. Вдруг. И с удивлением осознал, что он уже не ребенок. Открытие застало его врасплох: детство кончилось, всякая связь с ним оборвалась навек. Оказывается, время шло, а он не замечал. И теперь, в один краткий миг, волшебство разрушилось и все вокруг стало будничным. Все стало осознанным. Все стало чужим. Все стало речью. Все стало памятью. Все подлежало переоценке. Все куда-то отдалилось, исчезло из поля зрения.

В эту минуту он простился с отцовским домом. Мир расширился до размеров целой вселенной. Время приблизилось вплотную. Прежние радости, прежние игры в жизнь растаяли, уступив место точным словам, конкретным страхам. Он боялся стать посмешищем и боялся стать трусом. Отец, мать, — а с ними школьная дружба и детская любовь, — все это вдруг показалось таким нелепым, таким пустяковым, что его пронзил мучительный стыд.

Он застонал. Девушка положила руку ему на лоб и наклонилась.

— What’s your name? (Дочь лейтенанта Уодда спросила, как его зовут, медленно выговаривая слова и морща лоб).

— Патрик.

— Mine’s Trudy.

Она сжала его руку.

Труди Уодд спросила Патрика Карьона, как он себя чувствует.

И при этом опять наморщила лоб.

Он пытался пожать плечами, но не получилось. Тогда он молча коснулся пальцев Труди.

— I loved Buddy Holly, — сказала она. — Не was twenty-two and he was the greatest singer in the world (Труди Уодд призналась Патрику Карьону, что обожает Бадди Холли. Что ему было всего двадцать два. И что он величайший певец на свете).

Кабриолет Уилбера Каберры рванул с места. Жизнь Патрика рванула с места. Стоял конец зимы 1959 года. Все началось с двух слов, которых не было ни в одном словаре — «Пиэкс» и «Джиг». Они быстро стали для него волшебно-притягательными. Так янки называли свой универмаг «РХ» на территории базы. А джазовый концерт в офицерской столовой они называли gig.

Уилбер Каберра служил на Тихом океане, в Японии, в Корее. Настоящий великан. Ему было тридцать лет. Он привязался к Патрику. Во вторник 3 марта он пришел к Карьонам, учтиво поклонился мадам Карьон, осведомился о здоровье ее сына, пожал руку доктору и вручил ему упаковку пива Beck. В среду 4 марта сержант спросил у Труди Уодд, можно ли пригласить Патрика и ее с родителями на базу, где устраивают очередной «джиг».