Франсуа Каванна: Сердце не камень

Маленькая плутовка уже заметила впечатление, которое она производит на меня, хотя ничто в моем поведении — ни один лишний взгляд, ни малейшее движение моего бедра, касающегося ее бедра, — не могло дать ей знать об этом. Они всегда это замечают. Я обнаруживаю по какой-то настороженности в ее хмурой невозмутимости, что она знает и не забывает о присутствии самца, совсем так, как я не забываю, что она самка. Я всегда спрашивал себя, знакомо ли женщинам это мучительное сексуальное наваждение, благодаря которому жизнь самца приобретает смысл. Обладают ли наши половые органы и все прочее такой же мощной возбуждающей силой для них, что их собственные для нас… В любом случае крошка почувствовала мой внезапный интерес к ее женственности, и, я думаю, она реагировала инстинктивно. С невозмутимым видом малышка принимает позу. Маленькая плутовка! Начинающая восхитительная маленькая плутовка!

В конце пути мне приходится оторваться от своих тайных наслаждений для того, чтобы сыграть роль штурмана. Я живу в одном из этих просторных кварталов, где все одинаково, где ничего невозможно отыскать, если ты не старожил. Наконец грузовичок останавливается перед зеленым газоном, предусмотренным по плану строительства. Крикливые подростки играют в футбол на побитой тлей зелени, а другие приканчивают нижние ветки тщедушных акаций.

Дом современный, функциональный, скучный и идиотский. Один из однообразных небоскребов, разукрашенных разноцветной мозаикой в целях оживления. Мой корпус местами грязно-охристый, местами грязно-синий, облицовка его отваливается большими плитами, обнажая цемент, стены выглядят изъеденными проказой. Можно застрелиться. Хуже всего, когда ты подходишь к окну: ты видишь, что окружен убогим стадом подобий твоей конуры, больше ни о чем другом ты уже не можешь думать. К счастью, есть небесная лазурь, там, наверху, когда ей случается быть лазурной. Тогда ты смотришь в небеса, ты запрещаешь себе опускать взгляд. К окну я почти никогда не подхожу. Я забываю о том, что меня окружает. У меня богатая внутренняя жизнь.

Лифт, окрашенный в коричневый цвет, не очень обильно заляпан дебильной мазней, так как сторожиха-испанка наводит страх на пачкунов, она носит огромные подбитые гвоздями башмаки с очень твердыми носками и не задумается всадить такой носок в задницу какого-нибудь живописца-любителя электромеханических устройств, и если тебе не понравилось, скажи об этом твоему папаше, я его не боюсь, твоего папаши.

Девчушка — а вообще-то, как же ее зовут? — все еще упорствуя в своем высокомерном молчании, помогает нам перенести корзинки и их содержимое в лифт. Дама благодарит кузена от всего сердца, сует ему Деньги "за бензин", которые он отталкивает с таким видом, как будто они его обжигают: "Нет, нет, мадам, ни в коем случае! Я это сделал из удовольствия и по дружбе". Малышка молча влепляет каждому из нас по два неожиданных поцелуя в щеки, и вот мы в коричневой коробке возносимся к небесам.

Квартира на четвертом этаже. Все, что осталось мне от моей семейной жизни с Агатой. Эти четыре стены, эта жалкая мебель. Она ушла, увела с собой ребенка, ей не нужна была эта квартира, она уходила в намного лучшую. Ей также не нужны были алименты, которые, впрочем, я не смог бы выплачивать. Она к тому же не жадная, это ей случается меня выручать, когда мне приходится действительно туго. Редкая женщина: гнусно меня бросила и не в обиде на меня за это! Она продолжает издали заботиться обо мне. Просить ее нет необходимости, и я сам никогда бы этого не сделал, ни за что! Она чувствует, когда нужна ее помощь. Я не прошу. Она чует это. И тогда с неба на меня сваливается перевод. С неба по имени Агата. Я не благодарю. Я же ничего не просил.

Обычная двухкомнатная квартира: "гостиная" не слишком-то просторная, маленькая спальня, кухня, ванная, туалет. А еще ужасный кавардак. Я терпеть не могу беспорядок и грязь, но у меня не хватает пороху для наведения порядка. Потому здесь и царит бедлам. Порядок является противоестественной вещью, это победа, временно одержан­ная в бою, который нужно вести беспрестанно. Беспорядок — это есте­ственно. А естественность всегда выигрывает в конце концов. В моем случае это так.

Я много читаю. Даже чересчур. И я никогда ни одной книги не выбрасываю, даже совсем идиотской. Сам предмет — книга, вне зависимости от того, что она содержит, внушает мне глубокое почтение, что-то вроде священного трепета. Книга — это совершенство формы, облекающее самую высшую концентрацию наслаждения. Все сущее воплощено в книге! И ее можно перелистывать, каждая страница — это дверь, бесшумно поворачивающаяся на своих петлях и открывающая нам другую дверь, а та — следующую, а каждая дверь — это волшебное дерево, усыпанное чудесными дарами, которые открываются уму и сердцу через глаза, какое чудо! Диски, кассеты, это тоже прекрасно, я ничего не имею против, но у них нет царственной простоты книги, они не говорят сами по себе, требуется штука, которая их крутит, и ток, чтобы привести все в действие, это производит шум…