Гарри Гордон - Пастух своих коров

Подошел Славка, присел на корточки, свесив тяжелые руки между коленями.

— Что, Семеныч, встречаешь кого? — без интереса спросил он и уселся на траву, вытянув ногу.

— А ты?

— Мне встречать некого, — строго ответил Славка, словно обвиняя Якова Семеновича в пустячном занятии, — я в буфет. Сколько там?

Яков Семенович посмотрел на часы.

— Еще двадцать минут. Если не опоздает.

Славка молча кивнул.

По залитой солнцем реке катились круглые розовые облака, в прибрежном тростнике что-то чавкало, стрекотали кузнечики.

— Разочаровался я в корове, — неожиданно сказал Славка и замолчал. — А телка непутящая, — после паузы добавил он.

— Не греши на корову, Слава, — возразил Яков Семенович. — Лучшее молоко на деревне.

— Говно корова, — отвечал Славка. — Ей уже двенадцать лет. Сдам на мясо, а осенью помру. Тебе сколько?

— Пятьдесят восемь.

— Вот. А мне шестьдесят три.

Яков Семенович не стал, как полагается в таких случаях, горячо возражать и доказывать, что это не возраст, из уважения к Славе он промолчал.

Из-за излучины донесся низкий гул, перешедший вскоре в отчетливое бормотание, — теплоход приближался.

Из темного салона, зажмурившись на солнце, вышла женщина в пестрой широкой юбке и розовой кофточке, осторожно сошла по трапу, волоча тяжелую сумку, обернулась к теплоходу и прощально замахала руками с такой пылкостью, что капитан высунулся из рубки и вопросительно приложил к уху ладонь. Славка подождал и, увидев, что никто больше не выходит, неторопливо поднялся по трапу.

«И это всё?» — разочарованно подумал Яков Семенович и повернулся было, чтобы уйти, но женщина его окликнула:

— Скажите, пожалуйста, где я могу найти Якова Семеновича?

— Это я, — сказал Яков Семенович и вопросительно замолчал, выжидая.

Женщина обрадовалась, погладила Якова Семеновича по предплечью и протянула ладошку:

— Ксения Пирогова, Ксюша. А вам письмо от Егория.

Яков Семенович сел на траву и достал очки. Ксюша улеглась у его ног и внимательно его разглядывала.

«Дорогой Яков, — писал Георгий. — Посылаю тебе Ксюшу — человека беспримерного таланта, девочку чистую и трогательную. Покорми и обогрей. Теперь о нашем: хождения мои по мукам в раскаленной Москве печалят меня и раздражают. Чиновники от епархии не чета лопоухим правительственным. Эта окопавшаяся за толстыми церковными стенами партийная номенклатура только и может, что торговать табаком и винищем. Простейший, казалось бы, вопрос — благослови, так нет — посылают по инстанции, к тверскому епископу о. Виктору. Обращался к своему духовнику, о. Владимиру, тот благословил — куда он денется, — но подтвердил, что этого не достаточно. Что поделаешь, улажу кой-какие дела и подамся в Тверь. Оттуда доберусь на перекладных. Буду, таким образом, в конце следующей недели. Засим — обнимаю. Твой Георгий.

P.S. Приглядись к девочке. Она потрясающа! Помоги ей».

— Ну что, Яша, — спросила Ксения и сморщила в ожидании маленькие губы, — всё в порядке?

— Пойдем, — кивнул Яков Семенович и вскинул на плечо сумку.

— Боже, какой воздух, — плясала на тропинке Ксюша, — какая воля! Можно просто Яша, да? Смотри, Яшик, и у вас полынь! В наших волгоградских степях немножко не такая. — Она растерла стебелек и понюхала. — Хороша для прекращения беременности. Что, я тебя смущаю? — Она взяла Якова Семеновича за руку и заглянула в глаза. — Не сердись, Яшик. Я просто ошалела от воздуха и света.

— Пришли, — выдохнул Яков Семенович и убрал лопату, прислоненную к двери. Лопата означала, что хозяина нет дома. — А откуда ты, между прочим, взялась? Я о тебе не слышал.

— Мы с Егорием познакомились весной, в Цветаевском доме. На вечере писателей Поволжья. И вот — на днях — такая чудесная встреча в храме. Он мне все рассказал. А ты веришь в часовню?

Яков Семенович поморщился.

— Нет, это замечательно, я так и вижу на закате светлую…

— Проходи, — он подтолкнул Ксюшу в прохладные сени. — Спать будешь в горнице.

— На егорушкиной постели, — захлопала в ладоши Ксения.

— Ты садись, не мельтеши. Отдыхай. А я сейчас уху подогрею.

— Ой, печка! — обрадовалась Ксюша и громко, с придыханием, рассмеялась. Она обняла печку двумя руками и приложилась щекой к шершавой глине, как будто это была березка.

Пока Яков Семенович возился с посудой, Ксюша вынула из сумки кусок сыра, колбасу, банку маринованных грибов, чай и кофе. Затем, напевая «пам-пам-парам-па-па-па», вытащила двумя пальчиками бутылку водки.