Саша Канес: Мои мужчины

Позавтракав, мы двинулись в дальнейший путь — всего за несколько коротких дней нам предстояло пройти пару сот километров по капризной реке, где длинные мели чередовались с опасными порогами.

В конце сплава нас постигла серьезная неудача. Две байдарки из трех, разогнавшись на стремнине, сели на топляк — разбухшие от воды бревна, осевшие на мелководье. Повреждения лодок были столь серьезны, что ремонтироваться пришлось весь день. Отец даже ночью продолжал работать, пытаясь не только проклеить расползающуюся резиновую «калошу» одной из них, но и привести хотя бы во временный порядок разваливавшийся дюралевый каркас другой с огромным трудом, предприняв кучу вынужденных остановок, мы преодолели последние двадцать километров пути. Затраты времени оказались невосполнимыми. В конечном пункте маршрута мы очень удачно арендовали всего за двадцатьцелковых похоронный «пазик», только что освободившийся от покойника и его родни. Но когда мы прибыли на уфимский вокзал, наш поезд уже ушел.

В самый разгар лета, в период отпусков, шансов нормально добраться до Москвы практически не было. О том, чтобы уехать всем вместе, в одном поезде и тем более в одном вагоне, не могло быть и речи.

Но мой отец никогда не унывал и не привык расстраиваться от подобных жизненных трудностей. У него везде были друзья. Оставив весь наш измученный табор в зале ожидания железнодорожного вокзала, он бросился разыскивать приятелей — каэспешников и профессоров-физиков, которые могли бы нам помочь покинуть этот замечательный город. Кроме просроченных билетов, у нас оставалось совсем немного денег, и неутомимая папина активность была практически единственным источником оптимизма. Я даже представить не могла, что следующий день будет счастливейшим в моей жизни.

Это был день моего шестнадцатилетия. Я никогда не придавала особого значения дням рождения, предпочитая Новый год. Но в этот раз сама судьба сделала мне потрясающий подарок. Я встретила его, мужчину своей жизни! Нашла его в недрах прокуренного и заплеванного уфимского вокзала. Это была моя удача, мой шанс, который я упустила.

В свои шестнадцать лет я так же мало задумывалась о будущем, как и в десять, и в двенадцать. Мне было понятно, что буду учиться, работать, что у меня будут когда-нибудь какие-то мужчины, даже дети. Но в общем мне это виделось как-то абстрактно. Подсознательно я продолжала верить, что жить мы будем все так же, с мамой и папой, в той же квартире, с теми же походами и посиделками в выходные. Но все же гормоны делали свое дело, и в невесть откуда взявшихся девичьих грезах я порой представляла себе мужчину, который будет рядом со мной. Я не видела его лица, не знала, высок он или коренаст, но представляла себе его голос, знала, что он будет добр, ласков и силен и по совершенству своему будет приближаться, насколько это возможно, к моемулюбимому папе. Наяву я, разумеется, осознавала,что такое чудо просто невозможно.

Всеизменилось в канун моего шестнадцати летия.Как только отец убежал на поиски выхода из сложившегося положения, я тоже оставила всюнашу компанию и отправилась на поиски уборной.Каждый советский человек, живший в периодзастоя, знал, что найти это укромное ме стона любом железнодорожном вокзале было задачейне из простых, особенно если ты женщина. На уфимском вокзале в середине восьмидесятых любые указатели или отсутствовали, или могли лишь дезориентировать несчастного хозяина переполненного мочевого пузыря. Десять минутушло только на то, чтобы обнаружить ис комоеместо в лабиринте обшарпанных помещений вокзала. К вожделенной двери тянулась угрюмая очередь из двух десятков страдающих дам. Я поняла, что мне не дотерпеть и писать придет сяв кустах, что посажены вокруг грязной привокзальной площади, украшенной памятником Ильичу. Скуластого ираскосого вождя ваял, по-видимому, местный скульптор-алкаш, который взял в качестве натурщика то ли своего опустившегося собутыльника, то ли просто безвестного пастуха-башкира.

Рядом с тем местом, где заканчивался хвост очереди, тянувшейся вдоль выкрашенной синей масляной краской стены, я увидела дверь, обитую темно-коричневым дерматином, с табличкой, гласящей, что это здесь находится военная комендатура, и вход сюда категорически запрещен.

Дверь внезапно открылась, и из источавших запах дешевого линолеума недр вышел среднего роста парень в полевой солдатской форме без знаков отличия. Он направился было куда-то по своим делам, но, встретившись со мной взглядом, остановился как вкопанный. Узрев страдальческое выражение на моем лице, он окинул взором длиннющую очередь, приоткрыл дверь в свое рабочее помещение и поманил меня. Я не знала, как мне реагировать. Он улыбнулся, сделал полшага ко мне навстречу и, не выпуская ручки двери, наклонился к моему уху и тихо произнес: