Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Покуда мистер Бантинг предавался подобным размышлениям, фуга кончилась. Наступила короткая тишина, и он снова занялся газетой. Но не надолго. Несколько аккордов, таких мрачных, что они были способны заморозить улыбки на устах всех герлс Конкрена, и Эрнест принялся за Бетховена. Этот композитор пользовался особой антипатией мистера Бантинга. Он считал его самой мрачной личностью из всех, кто когда-либо садился за рояль. Играя Бетховена, Эрнест словно исторгал душу у инструмента. Он гремел, нагромождая аккорды, словно выискивая среди тех, которые еще пребывали в блаженном небытии, самые мучительные, и потом переходил на тягучее адажио, давая запыхавшемуся Бетховену несколько минут передышки, прежде чем грянуть новую серию режущих ухо звуков.

— Прелесть, что за музыка! — сказал мистер Бантинг, выведенный, наконец, из терпения. Но его никто не слышал.

Весь трудный день он ждал этих вечерних часов у камина, и вот они пришли, а он сидит одинокий. Никто с ним не разговаривает: он точно какой-то автомат, который загребает деньги и приходит домой только перезарядиться. Читать ему не дают, его попытки затеять разговор не поддерживают. И мистер Бантинг вынул из кармана пухлую записную книжку с пометками по отделу, которая служила ему последним прибежищем в борьбе со скукой. Он раскрыл ее, и тотчас на пол полетели бумажки. Он читал их с большим вниманием и одну за другой бросал в камин. Это были записи расценок по системе Холройда, в которой мистер Бантинг так до сих пор и не разобрался. Считая, повидимому, торговлю железо-скобяными товарами делом не достаточно сложным, Холройд содействовал ее усложнению путем введения каких-то каббалистических знаков, вроде арифметической стенографии. Мистер Бантинг уже не первый раз принимался разбирать эти знаки, подходя, впрочем, к делу не как добросовестный исследователь, а скорее как предубежденный критик, сразу же задающий вопрос, на который никто не может ему ответить, а именно: на кой чорт все это нужно?

Быстро воспользовавшись одной из пауз Эрнеста, мистер Бантинг включил радио. Это был стратегический ход — стремительный захват неоккупированной территории тишины. Из радиоприемника выплыли три молодых женских голоса, живописно именовавшие себя «вокальным джазом», должно быть, для того, чтобы легче всучить этот номер Британской радиовещательной корпорации. Голоса были резкие, слишком резкие и молодые для таких нескромных любовных песен, которые не могли итти ни в какое сравнение со старинной «Жимолостью». Но мистер Бантинг не выключал радио, пользуясь им как заградительным огнем против фуг и показывая этим свое право развлекаться в своем доме по собственному усмотрению.

Пока Эрнест играл, Джули, глухая ко всем посторонним звукам, была занята своим письмом, но теперь она подняла голову и протестующе посмотрела на отца.

— Ой, папа, выключи. Я же пишу.

— Ну и пиши.

Джули положила перо, тряхнула волосами, испустила глубокий вздох, окунула перо в чернильницу и снова принялась за письмо, всем видом показывая, что ее литературным наклонностям на каждом шагу чинят препятствия.

— Мама, скажи, чтобы он выключил.

Миссис Бантинг прислушалась к «Трио сестер» и удивилась, «почему таким особам разрешают выступать по радио».

— Подожди, Джордж, скоро будут последние известия, — сказал она.

Мистер Бантинг с явной досадой повернул розетку. Он знал, что если он попробует переключиться на другую станцию, его немедленно обвинят в том, что он опять мудрит с приемником.

Что за уныние и скука царят в этом безрадостном мире, как сказал поэт! Скука одолевает и дома и на людях, в газетах ничего нового. А выглянешь за дверь — и мороз подирает по коже: ни огонька, города будто и нет, кругом темно и пустынно, как на болоте. Странное ощущение — знаешь, что тысячи и тысячи жилищ, ярко освещенных изнутри, притаились в этой первобытной тьме и ждут чего-то, словно целый мир зарылся в землю. Входишь к себе в дом, в душную наглухо закрытую комнату, а газеты и радио до одури надоедают тебе бесконечным повторением имени «Гитлер». Сидишь всеми забытый, а покоя нет как нет. Тишину и покой крушат фугами и сонатами.

А еще говорят, что война протянется три года.

«Что ж как-нибудь выдержим, — подумал мистер Бантинг. — Надо выдержать. Нас хватит на дольше, чем их». Он удивился, почему немцы не восстанут против Гитлера и не покончат с этой войной. Уже сколько лет все пишут, что в Германии вот-вот вспыхнет революция. Видно, у немцев кишка тонка.