Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

Да, вспоминаются фермы на Пролетарской. Старый давал мне отчеты, свою молодость, подвиги государственной службы. Семьдесят второй год или третий — на Пролетарской доломали последние свинофермы, Москва их дожрала. Новостройки. В свинофермах — четыре твари на метр площади. Из труб сочится вода, зерно, комбикорм, тепло — крысы греются на спинах у свиней, подъедают последы рожениц, уши любят. У поросенка ножку отгрызть, лакомство — навозные личинки. Мы в Молдавии с одной фермы сняли двадцать шесть тысяч, еще местные не разрешили полы вскрыть. Мы заснялись у горы падали, на память.

На Пролетарской фермы докурочили — крысы ручейками переходили в подвалы новых домов, народ смеялся. Декабрь. В новогоднюю ночь вдруг оттепель, и полилось в подвалы — хреновая, конечно, изоляция, воды порядком набузовало, — крысы полезли наверх по трубам, мусоропроводам, щелям, выгрызали штукатурку, дверные коробки, полы; народ не услыхал — орут телевизоры. Дело к танцам — крысы вошли под ноги и заструились на свету, под марши, народ попрыгал на столы, били, чем под руку, но так много поднялось крыс, что шевелился пол, под диваны, под кровати… живешь и не задумываешься о крысопроницаемости зданий и сравнительной плотности резцов крыс и стройматериалов, те люди, гуляки поняли: жизнь легко проницаема, и весь-то их покой… Милицию. А что милиция против синантропных грызунов? Санэпидстанция — праздники. Только третьего января приехал Старый, тогда главврач, три этажа чистили полтора месяца; похоже, но численность… Они остановятся, когда решат остановиться сами, когда войдут в им понятные берега, нет проку противиться — надо пережить. Переждем. Неизвестна их душа, куда подует? Соотношение усталости и общей, прущей в потоке силы, соотношение будет свое, какие к нам дойдут? Что решат насчет двух млекопитающих, застигнутых.

Сядем на стол. Никакую не задеть. Поцарапаются по штанам — пусть, куснут — да, они в страхе, им можно. Только не раззадоривать кровью — замотать тряпьем руки, щиколотки, лицо, уши, не отшвырнуть, на первый же крик набросятся все.

Константин. Константин! Сядь ближе, пока говорю, не спрашивай, не поздно, первое: не бойся. Второе: опустить уши на шапках, поднять воротники, втянуть кисти в рукава, закрыть лица, сесть на стол… Если куснут, первое: не бойся, не дай кровь! Ноги убирай, я сейчас еще раз объясню. А он просто еще ничего не знает, он не оборачивается, я не звал, я еще сплю, а время, поторопись окликнуть, все через силу, я сам слышу себя? Чтоб понял, когда станут кусать, — покусыванье еще не жратва, не дай им мяса! Костик смотрел, куда смотрит?! На меня, трясутся ноги мои, ничего не сделать — сами подтягиваются, рвутся от царапающих всползаний.

— Холодно? Шинель спросить? — спрашивает он.

Вот и успокой его, если сам… это ничего, озноб, они могут укусить, болезненно, скоро не заживет, слушай! Константин пропал, на его место легко опустился Клинский и дал пить — теплую, пахнущую чайниковой ржой, я тянул воду в себя; черный с переливами рукав, золотые гербовые пуговицы и снежная кромка рубашки, он расчесан и чист — я попил и рассматривал утоленными, выспавшимися глазами.

— Сколько время?

— Чего не спится? — И торжественно встряхнул истертую газету. — Визит! Начался! — И затряс головой. — Не верится! Состоялись переговоры, выступление в Верховном Совете. Программа предусматривает посещение раскопок древнего русского города Светлояра и участие в открытии памятника на истоке реки Дон. Возрождается подлинная Русь.

— Так написали?

— Да! — Провел пальцем по отчеркнутым строкам. — Завтра. Завтра. Уже вечером — первый самолет, два! все, больше ничего не будет, все пойдет само. Готовность. Чуть пахнем паленым, — он насмешливо улыбнулся, — проветрим! Я — без дел, навестить. Круг забот, понимаешь… Не тот. Другой уровень соответствий. — Поднес руку под мой нос. — Завтра пожмут. Вершина моего рода… Я мимоходом слыхал, хотели признаться? Достойно! Нынче люди русские делятся — патриот или не патриот. Мы с вами патриоты!

— У тебя. Ничего не получится.

— Получится, — ласково прошептал Клинский и пожал мне плечо. — Дорогой. Свидетели, отпечатки, улики, видеосъемка, захват. И признание. И те, что приедут, — не мы. Не разговоры. У них ведь тоже, ох, какие свои обстоятельства — им кажется, их обстоятельств никто не поймет, а мы их еще убедим, что нас-то они вполне понимают. Вы их увлечете, сам посмотришь, какие польются слюни. Мы что? Мы так, случайно наткнулись. Повезло! А они нароют, они из этого сделают дворец! Дело — это такая странная покатость: не сможешь остановиться — точно окажешься где-то. У них, у зверья, кроме рож… А надо видеть, какие там хари — так сразу спешишь и говорить, и любить — остается одна поджилочка и та вот так, вот так-так — ходуном! У них, кроме кулака… Кулак-то особый — или сжимается, или чуть ждет, разжиматься не может. А сжиматься — сколько хочешь. У них еще есть — я в Москве, когда мастерство повышал, нам показывали — подмога памяти. Они помогут вспомнить. Даже если не вы сами, а другие, в пивной, за столиком рядом затею излагали, у вас отложилось — помогут — и вспомните! И в деталях совпадете. Да что ты! Будут грызть и визжать! Грызть! И визжать! В клочья! — Нетерпеливо переворошил газету.