Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

— А, вот почему…

— Вам ясно, почему я вас обошел? Свежие глаза! Вы жизнь копали и не видите, что нашли — зрение в подвалах ослабело. Я вижу! Вы прошлое. Для вас крыса временный недостаток свободы, следствие железных дорог. Еще ж недавно жили без крыс! Вам кажется, ежели поднатужиться, так сказать, — он хихикнул, — миром взяться, то можно очистить, да? Нельзя! Я знаю языки, я много читал, любой западный учебник по дератизации начинается: «Бороться с крысами необходимо. Победить крыс невозможно». На Западе давно не борются. Держат чистыми отдельные богатые дома. У нищих зачем убивать? Убийства улучшают породу. Выживут сильнейшие, одна пара за жизнь наплодит триста пятьдесят миллионов. Оставим их, им видней, сколько их надо. Крыса не родит больше, чем может прокормить.

— Вы, оказывается, много читали.

— Так мир?

— Пошел ты. — Старый задумался: куда? — допил. — Пошли. — Забрал со стола непочатую бутылку. — Поздравляем!

— Погодь, Виктор Алексеич, ты не понял про крысиного короля. Что моряк наплел, способ в научной литературе называется — натренированный на победу боец. Этот крысиный король — натренированный на победу боец. В питомнике короля натаскивают жрать больных и подавленных, только падаль он может мочить, он других не видел. Он король поначалу, кидается на всех, но только до первого бойца. Или до подходящей самки. И тогда становится мертвым или обычным. Вот таким. Желаем счастья.

Время «Ч» минус 4 суток

Шестаков стерег наши бушлаты под вешалкой, украдкой погладил мне локоть.

— Виноват. Ничего вкусненького не захватили? Нет-нет, не надо возвращаться, нет — так нет, я не для себя. Думал, может, вам к чаю чего необычного захочется…

Старый наступал на мои следы, взрыкивая:

— Подымай ноги!

Медсестра принесла теплый фурацилин, и я полоскал горло в уборной. Кружкой постучал по оконной задвижке — она легко поддалась.

— Давайте банки поставим. Или горчичники.

Я оглядел медсестру — седые пряди из-под колпака — и отказался. В другую смену. Я просыпался, кашляю, настольная лампа, я — в обозначившей пределы утренней мгле. Заборов слушал Старого за поллитрой.

— Я военный преступник, палач! Сколько мои руки? Миллионы! И беременных! И еще слепых. Слышал, конечно, город Кстово? Это я. И Волгоград — я! Будапешт, семьдесят второй год, самолетом перебросили, полгода в канализации — мадьяры утерли Западу нос, а это я! Мои руки…

Я кашлял, вминался в постель, Старый будил Заборова, чтоб не храпел, возвратясь к постели, прикидывал:

— Заманчиво вернуть на потолок, чтоб посыпались в самое… Не успеем. Тогда — у них затеян фонтан. Представляешь, вода разбрасывает крыс. Узнать водопровод, давление, разброс.

Я раскашлялся, и отозвалось летучей болью в боку. Заборов хрюкал и глотал, я сходил до ветру. Старый приподнялся.

— Все думаю. Ошибка, что мы думаем, как подвести их праздник под крыс. Мы не властны над людьми. Но мы можем привести крыс.

— Трудно сказать.

Я напрягся, женщина-врач двигала по груди железным кругляшом — слушала, за ее спиной нависал Свиридов.

— Трудно сказать, кашель — не болезнь. Признак многих заболеваний. Надо наблюдать. Щелочные ингаляции поделать. Над картошкой.

— Просыпаемся, просыпаемся. — Я проснулся, санитарка пододвигала мне табурет с кастрюлей. — Щас открываю, а ты дыши. Одеялом укрой голову. Открываю…

Я вдыхал, до одури я вдыхал, лег, сдерживая внутри толкающийся кашель. Должно помочь.

Открыл глаза. Меж кроватей шатался майор Губин, такой пьяный, что на лице не различались глаза.

— Теперь ты все понял? Ты все понял, да?

— Да. Все понял. — Закашлял, но кивал.

— Тогда скажи!

— Что сказать?

— Я зна-ал, знал с сам-начала — дело не в крысах! Но я вам доказал, и теперь-то скажи, чтоб я понял, что ты все понял.

Старый катнулся в своей кровати.

— Мальчик любит умные книги. Дружок, это… — Закричал. — Это! Глупая книга! Больше ничего! Нет!

Витя подтянул к себе Старого.

— Н-ну!

— Хорошо. Я скажу, — сипел Старый. — Мы не убиваем их. Это просто так выглядит.

Я выспался. Старый злобился:

— Как же ты кашляешь! — И помешивал чай, пока я оделся и ушел.

Шестаков собачонкой бежал рядом — никого не встретили, лежал снег, на крышах двигались смутные тени, и костры стелили дым до небес.

Еще издали видать, в банке свет не горит. Потолкал, потянул двери. Как же так…

— Закрыто.

Шестаков не расслышал, он опустил уши на шапке, наугад обратил на меня стиснутое, сонное лицо.