Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

— Замолчи! — взмолился Иван Трофимович.

— А что? Ты свинину ешь? А свинья какого только дерьма не жрет! Крыса же — только первый сорт! Зерно, молоко, сметану, копченую колбасу! Только если подтравленная, ориентация свернулась, вылезет днем под ноги умирать… Такая сразу видна — шатается, движения неуверенные. Но даже тогда не укусит. Пока ты ей в бок ногой не пхнешь, а потом руку к загривку не потянешь. От кого ты дрожишь?

Я перевел дух, заглушая ночь шмыганьем, харканьем и воющими зевками, посматривал — действует? Вроде морда потеплела, плечи обмякли. Уже уверенней говорит:

— Видел большую. Как кошка.

— Да ладно брехать! Темнота увеличивает. Старый вон двадцать лет воюет — столько таких басен послушал, а сколько ни проводил полный вылов — ни одной крупней ладони! Есть в тридцать пять сантиметров. Но где? На Вандомских островах. Много брешут. Сами брешем. Без брехни стыдно сказать, чем занимаемся. Здесь мы с тобой вдвоем — чего мне врать? Была фотография в итальянском журнале. Мужик держит крысу за хвост. Туловище под метр. Но мы-то видим, что это ондатра.

Всмотрелся — готово? — велел:

— Ключи. Благодарю. Пойду осмотрюсь. Постоять сможете один?

Он, что-то думая, кивнул.

— Станьте под фонарь. Повнимательней вон там, к деревьям, там у них летние норы. Зажметесь — хлопните в ладоши. Шевелитесь, у них зрение плохое, при таком освещении неподвижные предметы могут не замечать.

Я отправился к подвалу, вызванивая ключом, и оттуда:

— Иван Трофимыч.

— А?

— Свободней встаньте. А то набычились. Как мелкое домашнее животное.

Осветил фонарем порог и дверную коробку: прилично. Отпер. Потянул дверь, поджимая вверх от лишнего скрипа.

Каменные ступени, присыпанные по краям известкой, вели вниз до побеленной стены, украшенной чертежом любовной стыковки. Вправо от стены уходил коридор с утоптанным земляным полом. Слева — ржавая дверь, замкнута винтом. Изодранная в лохмы жесть понизу. Россыпи бумажек, лепестки картофельной шелухи. Банка из-под тушенки. Ага. А что вниз направо?

Должно быть, общий коридор и рукава вправо, влево — закутки поквартирные? Необязательно. Дом начальства, картошку они не растят. Для велосипедов и лыж годятся лоджии.

Под первой ступенькой углы неповрежденные, помета нет. Я ощупывал каждую, косясь на ржавую дверь. Холодает. Дырявый дом — затылок лижут сквозняки. Где-то в воду залез — тапки скрипят. Ступени в хорошем состоянии. На пятки наступаю — скрипят. На носок — один хрен. Последняя ступенька. Я присел, муторно проскрипев, — рванула в голову кровь, сразу согрев. Скрипели не тапки, я — дурак! — это твари пищат, рядом. Откуда?

Дверь?! Не отсюда. Справа? Пищат немного, может, одна? Во, а теперь слышна куча. Самое время. Первый час ночи. Самка демонстрирует позу лордоза, а самец осуществляет садку. Недалеко. Но не сразу же за углом? Сомневаюсь, что норы за дверью. На ней цифры намалеваны, какая-нибудь щитовая. Похоже, здесь столики, жрут, зубы точат о жесть. Два миллиметра в день. «Иначе нарастут и сдохнешь с разинутой пастью», как говорил Ткачук, голова московской санэпидстанции. Не волок он дератизацию жилых объектов, и диссертация его по туркестанской крысе — ее-то он изучал, любил выезды в жаркое поле с уступчивыми лаборантками. Вот он и вышиб Старого после Олимпиады, стоило заикнуться о заниженных цифрах закрысенности.

Пол — свеженатоптано. Основные дорожки, застолбленные запахом, по стене. Под нижней ступенькой — дыра, отверстие в твердом грунте, шесть сантиметров, я закряхтел: неграмотно оставлять за спиной открытую нору. Время пастись. Первая же гулена обойдет меня сзаду и застучавшим сердечком, запахом смертного страха разгонит пищащие песни и пляски по щелям, — забьются и умрут, извергая ужас потопом на весь подвал. Залягут все, придавленные могильным — чужой. Не выйдет тогда выставка. Ничего деду не покажу.

Едва ступая, я взлетел на улицу.

— Иван Трофимович, иди сюда. Ну? Отмечены факты нападений?

Он громко отозвался:

— Никто.

— Не ори.

— В траве целых две, так носятся — как котята. В мусорке все время царапали, но не видал.

— И что?

— Ничего. Я ж говорю: не вылазят.

— Я спрашиваю: что, трясет, как всегда?

— Терпимо. Я ведь раньше не пробовал один стоять. Неловко. А постоял — как так и надо. Руки только потеют. — Он помахал ладонями и хохотнул. У меня заныл живот — так и свихнется.

— Тихо пошли. Все, как я. А? — Уловил заминку. — Теперь чего боитесь?