Уилл Селф - Обезьяны

В зеленых глубинах моря, там, где живут лишь подводные левиафаны, где до континентального шельфа не мили, а недели, член размером со спасательную шлюпку снялся с предохранителей, был спущен с пенисшлюпбалки в боевую позицию и нежно вонзился в океанских же размеров влагалище. Два чудища уткнулись друг в друга, сошлись поближе, изящно — и как это у них выходит при таких-то габаритах? — махнув хвостами, на каждом из которых с легкостью уместился бы небольшой коттеджный поселок. На нижней стороне туловищ распахнулись две ротовые бездны, обнажив заросли китового уса — заготовь его весь, хватило бы на целую армию корсетов. Раковины-прилипалы на брюхе заскребли по раковинам-прилипалам на спине. Толща воды содрогнулась от пронзительных криков совокупляющихся. Про подобных существ нельзя даже сказать, что они кончают — они такие больше, никто не знает, что они там начинают и где и когда это закончится. Землю они давно покинули, а в море — ищи-свищи.

А в зале, стилизованном под автомобильную палубу, Саймон ласкал Сару. Провел пальцем по ее мягким ягодицам, нащупал под мягкой тканью юбки мягкую ткань трусиков. Сара испустила страстный вздох, навалилась на него, запихнула всю себя под его ощетинившийся подбородок, заскребла пальцами по его волосатой груди, зажатая в угол — в угол карниза, в угол ковра, в угол оштукатуренной стены. Он прикусил ей губу, продолжил движение пальцем — пришлось согнуться почти вдвое, чтобы достать рукой, — подцепил край юбки, оставил отпечаток на чернильно-черной вершине чулка, затем на белой плоти. Как настоящий художник — мазок кистью здесь, здесь и вот здесь. Мазки тут и там. Добрался до ее промежности, до изысканной паутины влажных волос. Дальше зияло влагалище. Он вообразил себе, как это выглядит, застонал. Она застонала в ответ, прошептала:

— Еще, еще.

Он накрыл ее рот своим, слова звучали неразборчиво, сделал, как она просила. Трусики давили на палец, он засунул его поглубже, ощупал помещение, в которое проник, стал искать место, куда нанести генетическую надпись «здесь был Саймон». Ее изящные маленькие лапки опускались все ниже и ниже, ласкали его тут, тут и вот тут, от рубашки к ремню на брюках. Саймон вспомнил, как однажды извлек из задницы сына застрявший там клиновидный кусок дерьма.

— Мартышка, мартышка, — дышал он ей прямо в горло.

Дверь на автомобильную палубу с треском распахнулась, в проем вплыла Табита, гогоча и расплескивая по стенам содержимое зажатого в нетвердой руке бокала.

— Так, что это у нас тут? — сказала она, повернув на максимум регулятор света на выключателе. — Любовь в жарком климате, не иначе?

Сара и Саймон отстранились друг от друга. Художник поднес палец к носу, смешал влагалищную слизь с соплями, клитор с кокаином. Табита плюхнулась в кресло. На ней была очень короткая юбка и что-то вроде чулок, матовых, но одновременно блестящих — они подчеркивали необыкновенную длину ее точеных ножек, оскорбительно великолепных.

— Там наверху творится черт знает что, — продолжила младшая сестра, запустив обе руки в волосы и взъерошив их, типичный для нее жест. — Мы с солнечными мальчиками закинулись экстази, а вы, я гляжу, отлично проводите время и так.

Сара все еще стояла в углу, задрав юбку, чтобы поправить блузку и белье.

— Не знаю, что скажешь, Саймон?

— Нет, правда, я никак не могу…

— Не можешь или не хочешь? — У Табиты всегда такой тон, словно она насмехается над Саймоном, завлекает его двусмысленностью. Ей всегда нравились Сарины мужчины, она всегда их хотела. Впрочем, нельзя было сказать, чего здесь больше — соревнования с сестрой или всамделишной страсти.

— Не могу, не должен, в конце концовке имею права. Мне завтра весь день работать, сроки поджимают, на следующей неделе выставка.

— Но, Саймон. — Табита встала и подошла прямо к нему, вплотную, так близко, что он почувствовал ее запах, увидел, как у нее текут слюнки. Между ее большим и указательным пальцами, откуда ни возьмись, появилась таблетка, веселая девочка подняла руку, вывела белый кружок на орбиту между их лицами. — Следующая неделя находится на обратной стороне этой луны, тебе не кажется? — Маленький белый спутник вынужден был зайти за горизонт, но на втором витке его уже ждала посадочная площадка. Хозяин космодрома повернулся к Табите спиной, взял стакан с виски и запил «колесо».

Они еще долго торчали в клубе, хотя там и в самом деле творилось черт знает что. Но, откровенно говоря, они обожали, когда в клубе творилось это самое черт знает что, обожали с головой погружаться в это теплое море антиобщения, в эту теплую пену банальностей межпланетного масштаба. Пока не наступил приход от экстази, Саймон пил, чтобы не дать кокаину разверзнуть под ногами гигантскую пропасть забвения и отвращения к самому себе, — ну а кокаин принимал, чтобы не опьянеть. Его природная раскованность еще не превратилась, как обычно, в бессмысленную развязность, пока что последнюю удавалось смолоть в порошок и исторгнуть вон сквозь щель меж хорошим и плохим настроением. Так что Саймон ходил от одного конца стойки к другому, из одного угла бара в другой и говорил, говорил, говорил. Все время шутил, удивлял окружающих афоризмами и каламбурами, встревая в разговоры с незнакомыми, порой даже откровенно неприятными ему людьми.