Уилл Селф - Обезьяны

В бараке Буснер зажег керосиновую лампу, и все шимпанзе, без единого знака, срочно занялись взаимной чисткой. Возможно, виновата была напряженная атмосфера за ужином, а возможно, еще более напряженная атмосфера в лагере Раушутц вообще, но, так или иначе, седалищная мозоль Джанет немного набухла, и ей очень захотелось, чтобы самцы ее покрыли. Саймон, войдя в нее, сделав нужное количество движений, клацнув челюстями и кончив за пару секунд, сразу успокоился. После жутких жестов антрополога и еще более жуткого безжестного сознания с ними голландских защитников прав животных лучшего снотворного, чем восхитительная, успокаивающая посткоитальная чистка и объятия союзников, и быть не могло. Шимпанзе едва успели забраться в свои гнезда и натянуть москитные сетки, как их немедленно сморил сон.

Саймон, как и приказала начальница лагеря, проснулся на рассвете. Еще не успев понять, взошло солнце или нет, художник услышал звуки леса — лай бабуинов, трескотню попугаев, ибисов и других птиц, гортанные крики людей и восхищенные вокализации шимпанзе.

Саймон откинул москитную сетку, выпрыгнул из гнезда и натянул куртку-сафари. Скребя когтями по бетону, он на задних лапах подошел к двери и, увидев, что союзники уже встали, распахнул дверь и нырнул в пучину нового дня, осененного белесым, серым небом.

Перед его заспанными глазами предстала странная на первый взгляд сцена. Лагерь был заполнен фигурами — шерстистыми телами шимпанзе, бегавших туда-сюда, и телами повыше, принадлежавшими их ближайшим биологическим родственникам.

В этот ранний час в лагере Раушутц кормили выпущенных на волю людей. У веранды близ главного барака стояла лохань с едой. Над ней надзирали два бонобо. Люди, похожие, как обычно, на зомби, не спеша выходили на задних лапах из-под деревьев и небольшими группками, по двое — по трое, и взрослые, и детеныши, преодолевали открытое пространство и подходили к лохани.

Бонобо направляли гостей к цели при помощи двух длинных шестов. Если кто-либо из людей норовил прихватить больше бананов, фиг и хлеба — такое у них было меню, — чем положено, бонобо оттесняли его от группы и от еды, безжалостно — по крайней мере, так казалось Саймону — охаживая шестами.

Люди, получившие свою порцию, в беспорядке толпились у лагерных ворот. Всего их насчитывалось пять-шесть десятков особей — Саймон не мог показать точно, у всех была одинаково серая шкура, и в сером утреннем свете художник с трудом отличал одних зверей от других. Кроме того, мешал сам вид их отвратительных тел и вялость движений. Глаз шимпанзе привык отслеживать очень быстрые движения, и Саймону требовалось постоянно себя одергивать, задумываться, удостоверяться, что там, куда он глядел, стоит, сомкнув колени, передние лапы в боки, отвесив челюсть, закатив глаза, та же самая особь.

В этом лесу призраков четверенькали голландцы. Они терлись о людей, пытались чистить их, издавали вокализации, низкие, гортанные звуки, похожие на людские, которые, как им казалось, люди каким-то образом поймут. С точки зрения Саймона, никакого успеха подобные действия не имели — люди совершенно не желали обращать на шимпанзе внимание. Подчетверенькав поближе к толпе, экс-художник поставил уши торчком и смог после этого отличить вокализации представителей одного вида от таковых же другого. Голландцы урчали, ухали, пыхтели и чмокали губами, изо всех сил пытаясь донести до людей мысль, что они просто счастливы быть рядом с ними. Люди со своей стороны просто бормотали что-то бессмысленное, снова и снова бурча по-свински:

— Твоюмать-твоюмать-твоюмать-твоюмать.

Саймон недолго наблюдал за этой сценой — знакомая лапа схватила его за загривок и настучала по шее:

— «ХууууГрааа» доброе утро, Саймон, гляжу, только рассвело, а вы уже на лапах, как и приказывала мадам!

Саймон обернулся мордой к вожаку.

Буснер пребывал в превосходном настроении — утренняя атмосфера лагеря Раушутц ему положительно нравилась, его морда вся обратилась в морщины, подчеркивая, что именитый психиатр заинтригован и размышляет.

— Поползем, — продолжил Буснер, — «гррннн» мадам ждет нас на главной веранде вместе со своими «хух-хух» ближайшими союзниками!

Самцы прочетверенькали через лагерь и запрыгнули на главную веранду. Там уже сидела Раушутц, в другом платьице, таком же отталкивающем, как и вчерашнее, при ней была небольшая группа людей. Саймон почувствовал себя неловко, оказавшись так близко к голым животным, поэтому стал в углу веранды и отвернул морду. Раушутц проводила нечто вроде чайной церемонии, половником наливая в жестяные кружки из большого чана дымящуюся жидкость и вручая кружки в протянутые передние лапы людей.