Уилл Селф - Обезьяны

Апартаменты Саймона Дайкса располагались на четвертом этаже. В таком «смешанном» квартале имелись два типа квартир: одни занимали максимум наличного пространства, другие же ютились в его остатках, представляя собой всевозможные полуэтажи, каморки, переделанные под жилые помещения ванные, туалеты и прочие чуланы. К последнему типу принадлежало и жилье Саймона. Он въехал сюда, как знал Тони, сразу после распада группы, но даже этим нельзя было объяснить, почему квартира выглядит невыносимо убого — особенно в свете того, что карьера ее хозяина вроде бы шла вверх, а его картины и прочие работы продавались за кругленькие суммы.

Тони вскарабкался по ступенькам, перемахнул через последние перила, еще в полете распахнул дверь и, приземлившись на коврик, прочетверенькал внутрь. В длинном, душном коридоре стояла знакомая вонь — так пахнут квартиры окончательно опустившихся самцов. Взору художественного критика предстала переполненная мусорная корзина, вокруг которой валялись жеваные бычки, бутылки из-под дешевого виски и прочее, о чем лучше вовсе не поднимать лапы. Разбросанная по полу грязная одежда нитью Ариадны вела в спальню, размером больше похожую на стенной шкаф и совершенно темную, так плотно были закрыты ставни. Гостиную, куда и забрел Тони, освещали пробивавшиеся сквозь опущенные жалюзи лучи света, этакая солнечная расческа; они выхватывали из интерьера комнаты куски, казавшиеся одновременно зловонными миражами, кошмарными галлюцинациями и предвестниками смерти.

В эркере стоял большой стол, на нем — куча набросков, альбомы для рисования, карандаши, ручки, фотографии, пепельницы и пустые стаканы. В углу ютился полусгнивший диван, заваленный, как и коридор, грязной одеждой. Тони тихонько заскулил, задумался. Атмосфера апатии — нет, даже отчаяния, — царившая в квартире, оказалась куда более давящей и жуткой, чем он предполагал. Не квартира, а навозная куча — в такой могло завестись и что-нибудь похуже Саймоновой мании.

Не переставая скулить, Тони подчетверенькал к столу, взобрался на стул, откинулся на спинку и начал наводить порядок в целлюлозном бардаке. Он не мог не заметить, что среди бумаг очень много материалов о людях. Под слоями мусора Тони обнаружил все книги Джейн Гудолл про людей реки Гомбе, гору газетных статей про научные эксперименты, которые на них ставят, рекламные листовки от организаций по защите прав животных, распоказывающие о тяжелой жизни людей. Критик присвистнул: не удивительно, что на столь питательном бульоне Саймонова человекомания расцвела махровым цветом. Но он нашел и прямые указания на то, в каком направлении двигалась мысль художника в последние недели перед припадком и чем было занято его воображение в то самое время, когда он заканчивал свои апокалиптические полотна.

Тони один за другим извлекал из груды наброски, выполненные черным карандашом на толстой бумаге. На них красовались фрагменты последних картин Саймона, однако вместо шимпанзе, населявших холсты в галерее Левинсона, наброски давали приют голым, похожим на зомби фигурам людей. Вот люди куда-то бегут, как всегда, на задних лапах, неуклюже; вот шагают строем, шеренга за шеренгой, локоть к локтю; вот сидят рядом, не касаясь друг друга, не чистясь, заточенные в беззначную тюрьму собственного убогого, мрачного сознания, не в силах выползти за пределы своего примитивного мышления.

Тони начал было сортировать наброски, из любопытства и союзнического долга, но по мере роста кипы странно-ироничных изображений города в виде тропической рощи его критическая жилка напоминала о себе все настойчивее. Чем больше рисунков просматривал Тони, тем больше убеждался, что эти наброски куда сильнее, куда лучше выставленных у Джорджа картин. Несколько карандашных линий сделали то, чего не сумели многие ведра масляной краски; [101]изображенный Саймоном причудливый, искаженный мир, которым правят люди, гораздо ярче показывал, в каком состоянии пребывает современный шимпанзе.

Подумав, что было бы, попади эти рисунки к какому-нибудь другому шимпанзе, который ради красного жеста не остановится ни перед чем, Тони поежился и мрачно зарычал. По меньшей мере такой воображаемый шимпанзе мог бы опубликовать их как иллюстрацию глубины психического нездоровья художника и тем самым нанести непоправимый ущерб не только репутации Саймона, но искусству в целом. Что же делать? Тони, продолжая ухать себе под нос, вылез из-за стола и зачетверенькал кругами по квартире. На кухне он нашел пакет и набил его наименее грязными из разбросанных по полу футболок. Заметив в одном из ящиков брюки, Тони на миг задумался, но затем решил: вероятность того, что у Саймона возникнет желание спариваться в столь экзотическом обличье, стремится к нулю, а стало быть, брать незачем.