Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе

— Вполне резонно. Учения стареют. То, что вчера было истиной, — сегодня может ею не быть.

— Люди не верят ни в Бога, ни в черта, ни в партию теперь уже; ни в Сталина, ни даже в Ленина… И, что самое страшное, — в самих себя тоже. Ничего святого в этом мире не осталось для наших людей…

— Не для всех, — выставил ладонь ученый, как бы останавливая разошедшегося Петра. И Петр осекся.

— Может, я лишнее?..

— Нет. Мысль сама по себе правильная. Только мне, например, кажется, что есть люди, и их немало, даже, я думаю, — абсолютное большинство, которые верят в лучшее на земле. Я из таких.

Петр обескураженно молчал. Оглянулся как‑то беспомощно на Гулю, протиравшую фужеры у серванта, готовившую, видно, что‑нибудь поинтереснее для мужчин. Ученый продолжал:

— Да! Несмотря ни на что, я верю в лучшее будущее человечества. Хотя оснований для оптимизма, как говорится, почти не осталось. Вот верю — и все! Где‑то в генах моих эта вера. Возможно, природа моя такая — слишком много заложено во мне оптимизма. Излишний, так сказать, запас прочности. Природа могла предусмотреть и это, чтоб человек заживо не полез в могилу…

— Интересно, — Гуля присела на стул возле серванта.

Ученый повернулся к ней.

— Был в моей жизни случай. Однажды я заблудился в тайге. Один, кругом необозримое болото и тайга. Комары, мошка тучами. Засыпают не только глаза, а и нос, рот. Дышать не дают. Я — с кочки на кочку. Иду час, два, три. Потом остановился и как бы сверил направление с внутренним, если так можно выразиться, компасом. Это единственное, чем я располагал — внутренний компас! И чувствую — не туда иду. Тогда я пошел в другую сторону. Хотя в этом направлении болото казалось непроходимым. Через час, а может полтора, я снова засомневался и снова остановился и спросил внутренний голос, а может, это был внугренний компас… Он говорил, что я иду правильно, несмотря ни на что. И я повиновался. У меня другого выхода не было. Как видите, сижу перед вами — жив и здоров. Вышел прямо к поселку. Так вот! Мне кажется, когда люди почувствуют смертельную опасность, они сверят свои действия с этим внутренним компасом, прислушаются к внутреннему голосу, отбросят все заблуждения, пойдут туда, куда им укажет внутренний компас, и выйдут из тупика.

— Хотелось бы верить, — сказал Петр.

— А я верю, — поддержала гостя Гуля. — Я тоже часто сверяю свои действия с внутренним голосом…

Петр удивленно взглянул на жену — льстит гостю или на самом деле с нею бывает такое? Раньше она никогда об этом не говорила. Но… Как бы там ни было, а мысль интересная. И он весело, в шутливом тоне, как бы подытожил хорошо сложившийся разговор:

— А не подсказывает ли нам внутренний голос, что хозяйка сейчас угостит нас легким домашним винцом из погребочка?

— У тебя очень развит внутренний голос, — засмеялась Гуля, довольная мужем, его шуткой — и удачной, и вовремя сказанной. Ученый поставил указательный палец торчком.

— Хорошо сказано! — «Развит внутренний голос». Это совершенно верно. У одних развит, у других приглушен, у третьих вообще помалкивает. Это страшные люди, у кого он помалкивает. Эти люди больше всего подвержены стадному чувству. А неуправляемая толпа — это катастрофа.

После двух рюмочек легкого виноградного винца ученый попросил отпустить его — у него сегодня экономические занятия в автопарке.

Петр пошел проводить его. У калитки они еще немного поговорили, поглядывая на высокое еще солнце над горами. Когда уже прощались, пожимали друг другу руки, в горах прогремел взрыв. Какой‑то необычный. Вроде как двойной. А может, даже целая серия взрывов, слитых воедино. Земля под ногами не вздрогнула, а задрожала тоненько. Ученый глянул в ту сторону, откуда донесся взрыв, и качнул головой:

— Ого!

У Петра кольнуло в сердце. Да так, что он скривился. Кивнул еще раз головой на прощанье и, держась за сердце, сильно припадая на протезную ногу, пошел к верстаку строгать. За думками да за работой не заметил, как завечерело. Мимо двора пробежал мальчик, что‑то крича: «Пацаны!..» А дальше Петр сначала не расслышал. Потом вдруг включился — словно в виски стрельнуло: «Подорвались!» «Пацаны подорвались!»

Он не помнит, как очутился в доме. Внезапно возник на пороге кухни, бледный, с широко раскрытыми глазами. Гуля ойкнула от неожиданности.

— Что с тобой? — кинулась она к нему. Помогла сесть на табуретку. Вытерла у него на лбу обильную испарину. Он поднял на нее полные ужаса глаза.