Сара Уинман - Когда бог был кроликом

Мать подошла и встала у меня за спиной. Я слышала, как она поднималась по лестнице, слышала, как звала меня, но слишком устала, чтобы отозваться. Она стояла совсем близко, и ее дыхание щекотало мне шею.

— Спасибо, что привезла его домой.

Я хотела обернуться, сказать ей что-то, но у меня не было слов, я только видела его, ее сына и моего брата, опять среди нас, и свет словно цеплялся к нему в вязких сумерках — свет, который никогда не должен погаснуть.

С этого дня он начал вспоминать; сначала медленно, вроде бы случайно, в самые неподходящие моменты: как-то раз прямо в разгар шторма, рвущего на части пейзаж, сдирающего с него поздние наслоения. Он вспоминал свои давние тропинки среди болот и утесов, секретные спуски на пляж, вафельные трубочки с мороженым, которые не ел много лет, вкус ванили и потом, кажется без всякой связи, колокол, плывущий по воде.

— Так могло быть? — спрашивал он.

— Да, так было, — кивала я.

И мы, его пестрая семья, ходили по этим тропинкам следом за ним, и тоже вспоминали, и что-то проживали заново. Он слушал наши рассказы и задавал вопросы, и нарушенная связь постепенно восстанавливалась.

А во всех нас вдруг обнаружилась забавная слабость: каждый хотел, чтобы про него он помнил больше, чем про других. Сначала это казалось просто глупым тщеславием, а позже я стала понимать, что потребность быть запомненным в человеке сильнее, чем потребность помнить. Сама я рано отказалась от претензий на первенство в этом соревновании. Слишком часто он оказывался не тем человеком, которого я помнила; на смену утонченному цинизму, мешавшему ему любить людей и открываться навстречу им, пришел немного детский энтузиазм и жажда жизни. Иногда мне не хватало его прежнего, его колких замечаний, его сумрачности, поэтичной и опасной, его звонков в три часа ночи, которые я любила и ждали и которых, наверное, больше не будет.

Порой его память бывала нескромной, и он, сам того не ведая, выбалтывал вещи, о которых клялся молчать всю жизнь; так случилось однажды на тропинке по дороге в Талланд, когда он вдруг повернулся ко мне и спросил: «Так сколько Эндрю Ландор заплатил тебе тогда за секс?» Пробормотав в ответ: «Недостаточно», я подхватила под руку Нэнси и поспешила вперед, чтобы не видеть ошеломленные лица родителей, пытавшихся представить себе адекватную сумму, но явно не догадывающихся, что она равнялась тридцати фунтам шестидесяти пенсам — стоимости проезда на такси от Слоу.

В другой раз за обедом он вдруг повернулся к родителям и спросил:

— Так вы простили его?

— Кого? — спросили они.

— Мистера Галана, — сказал он.

— За что? — спросили они.

И тогда он рассказал им.

Я ждала их на улице, наблюдая, как мечется на фоне темно-синего неба летучая мышь. Ночь была холодной, но я ничего не чувствовала. Я знала, что слишком долго не пускала их в свою жизнь. Я захлопнула перед ними двери, как будто не хотела, чтобы они увидели нанесенный мне вред — вред, который только они и могли бы исправить. Я знала, что мое отдаление и мое молчание были обидой для них и теперь они все поймут; но какой ценой?

У меня за спиной скрипнула дверь. Луч света двинулся справа налево и замер. Родители, растерянные и печальные, стояли передо мной. Мать села рядом и взяла меня за руку.

— Почему ты не рассказала нам?

Я пожала плечами. Ответа у меня не было даже тогда.

— Не знаю. Наверное, стеснялась. И потом, он же был моим другом. И я просто не знала, что говорить.

— Но позже? Когда ты подросла?

— Я сама как-то справилась. Дети это умеют. И все у меня было нормально.

— Но ты даже не дала нам шанса помочь, позаботиться, что-то исправить, — пожаловался отец.

— Вы всегда обо мне заботились и помогали. И все исправляли. Вы оба. В жизни всякое случается. С кем угодно. Никто не застрахован.

— Тебе ведь было тяжело, — сказала она.

— Я справилась. Давайте не будем к этому возвращаться.

— Пожалуйста, позволь нам, — попросила мать.

Она обняла меня и привлекла к себе, и годы как будто начали обратный отсчет. Я чувствовала вокруг себя тепло ее рук и на один короткий миг поддалась ему, и мы действительно вернулись в прошлое. И это было хорошо.

— Я умею плавать? — Спросил меня брат.

Я не знала, что его заботило — физическая возможность или безопасность, но на всякий случай остановилась и бросила якорь, воткнувшийся в песчаное дно на глубине футов двадцати, не больше.

До Рождества оставалось всего три недели, но день выдался неожиданно теплым и солнечным, и о том, что сейчас не лето, напоминало только отсутствие пчел да голые ветки деревьев. И мурашки на коже у брата, когда он снял с себя последнюю одежду.