Сара Уинман - Когда бог был кроликом

— Элли, — позвал отец.

Я зашла в сарай и присела на ручку кресла. Отец вернул мне сложенное письмо и ничего не сказал. Я ждала большего — горестного вздоха, мудрого замечания, хоть чего-нибудь. Но вместо этого он поднял очки, устало потер глаза, как будто не прочитал про жестокость жизни, а сам увидел ее. Я положила руку ему на плечи, а то вдруг он опять вспомнит о Джин Харгривз, чей призрак вроде бы уже давно оставил его в покое, но, может, нам это только казалось.

— Она сказала, что получила разрешение на посещение? — спросил он.

— Да, на следующую среду.

— Поедешь?

— Конечно.

— Хорошо, — сказал он, встал с кресла и наклонился над верстаком.

На пол упал гвоздь с таким звуком, словно где-то вдалеке зазвонил колокол. Отец наклонился и поднял его.

— Возможно, она не… — начал он.

— Ты сможешь помочь ей? — перебила я его. — Если мы соберем все документы и свяжемся с ее адвокатом? Ты сможешь помочь ей?

— Посмотрим, — сказал он.

Особой надежды в его голосе я не услышала.

Стоя в очереди, я ждала, пока откроют ворота. Вокруг меня возбужденными голосами переговаривались люди, ожидающие свидания с матерью, сестрой, дочерью, женой. В тени было прохладно, и я инстинктивно подышала на руки, не столько от холода, сколько потому, что сильно нервничала.

— Хочешь сигаретку? — спросил меня кто-то сзади.

Я обернулась и улыбнулась незнакомой женщине.

— Нет, спасибо, не надо.

— Первый раз? — спросила она.

— Так заметно?

— Я всегда вижу, — улыбнулась она, пытаясь одновременно закурить сигарету, отчего улыбка получилась кривой. — Все будет нормально, не волнуйся, — добавила она, взглянув на ворота.

— Да, — кивнула я без особой уверенности, потому что и правда не знала, будет или нет.

— А вы давно сюда ходите? — спросила я и тут же пожалела об этом.

Она не рассердилась, только засмеялась.

— Пять лет. Через месяц ее освобождают.

— Здорово.

— Моя сестренка.

— Понятно.

— Ее ребенок пока со мной.

— Наверное, тяжело.

— Бывает и похуже, — пожала плечами она. — А у вас кто?

— Подруга.

— Надолго?

— Девять, — ответила я, начиная привыкать к этой рубленой манере беседы.

— Блин, не шутка.

— Да уж.

Ребенок вдруг выкрикнул что-то и побежал к открывающимся воротам.

— Ну, пошли. — Она последний раз затянулась и бросила сигарету на землю.

Ребенок вернулся и раздавил окурок, будто муравья.

— Удачи тебе, — сказала она, и мы двинулись вперед.

— И вам тоже, — откликнулась я и вдруг снова занервничала.

Конечно, меня обыскивали и раньше — в аэропортах, на вокзалах, в театрах, — но на этот раз все было по-другому. Два месяца назад ИРА опять активизировалась: один взрыв в Докленде и второй в автобусе в Олдуиче. Все психовали.

Офицер выложил на стол, словно на продажу, все жалкие подарки, которые я собрала для Дженни Пенни: марки, компакт-диски, хороший крем для лица, дезодорант, печенья, журналы и блокнот. Я могла бы собрать и больше, потому что надеялась: они сделают ее камеру просторнее, а дни короче, и жизнь перестанет казаться такой невыносимой. Офицер сообщил мне, что целоваться на свиданиях запрещено, и я покраснела, хотя, казалось бы, что тут особенного? Я сложила вещи обратно в сучку и отошла, уступив место следующему.

Я миновала большой зал для свиданий, воздух в котором был враждебным и неподвижным, как будто тоже находился в заключении, и села за назначенный мне стол номер пятнадцать. С этого места хорошо просматривался весь зал.

Женщина, с которой я разговаривала в очереди, сидела у самого входа и болтала с мужчиной за соседним столом; их голоса вливались в общий негромкий гул. Я наклонилась к стоящей на полу сумке, чтобы достать газету, и пропустила появление в зале первых заключенных. На них была обычная одежда, они махали руками и улыбались своим друзьям и родным, и приветствия их звучали совершенно нормально. Я не отрываясь смотрела на дверь и на входящих. Мне вдруг подумалось, что я могу не узнать Дженни Пенни. Да и как узнать? Фотографии у меня не было, а люди меняются. Какие самые характерные черты были у нее? Волосы, разумеется, но она могла подстричь их или покрасить, и что тогда осталось? Какого цвета были у нее глаза? Стала ли она высокой или осталась маленькой? Как она смеялась? Я не помнила даже ее улыбки. Взрослая Дженни Пенни была для меня незнакомкой.

Я привыкла ждать ее. Когда мы были маленькими, я ждала ее постоянно, но никогда не злилась, потому что у меня-то не было того, что так усложняло ее жизнь.