Сара Уинман - Когда бог был кроликом

Рыжик приехала в канун Рождества в пять часов, из багажа имея при себе только чемодан с шампанским и «парой чистых трусиков», как она шепнула Артуру, чем заметно смутила его.

— Спасибо, Алан, — сказала она, засовывая шоферу в руку пятифунтовую банкноту, — и счастливого Рождества тебе, душка.

— Это совсем не обязательно, Рыжик, — пробормотал Алан и попытался вернуть деньги в карман ее пальто.

— Купи что-нибудь своей маленькой девочке, — сказала Рыжик, и Алан пообещал, что так и сделает, хотя у него была вовсе не маленькая девочка, а маленький толстый мальчик по имени Алан-младший.

— Люблю Алана, — сказала Рыжик, когда машина скрылась за поворотом дорожки, и как бы между прочим добавила, повернувшись к отцу: — Кстати, я забыла, за что он сидел?

— Так просто ты меня не поймаешь, Рыжик, — засмеялся отец и крепко обнял ее.

Все хотели знать, какое преступление совершил Алан, но отец не говорил никому, даже матери.

— Здравствуй, моя радость, — приветствовала меня Рыжик, когда я принесла в ее комнату чистые полотенца. — Иди сюда, садись и расскажи мне, что новенького.

Она похлопала себя по ноге, и я подошла и уселась ей на колени. Каждый раз я волновалась, что раздавлю ее, но, почувствовав под собой ее плотные бедра, понимала, что сделать это не так-то просто.

— Завела себе новых друзей? — спросила она.

— Нет. Нет еще. Джо говорит, я одиночка.

— Я тоже, детка. В этом нет ничего страшного.

(Она-то одиночкой, конечно, не была, но все равно сочувствие было приятно.)

— А как там твоя Дженни Пенни? Она приедет на праздники? Смогу я наконец с ней познакомиться?

— Нет, ей мама не разрешила.

— Странная она какая-то.

— Угу. Представляешь, у нее уже начались месячные.

— Правда? А у тебя?

— Нет еще. Жду.

— Ну, лучше подожди подольше. Еще успеет надоесть. Привстань-ка, — добавила она и неловко расправила юбку. — А как поживает твой большой братец?

— Нормально.

— Все еще голубой?

— Ну да. У него это навсегда, поверь мне.

— Ну и хорошо. А ты? Парня у тебя еще нет?

— Нет. Да он мне и не нужен.

— Это почему же?

— Hy-у, — начала я, — вообще-то тут один мной интересовался. Но я поняла слишком поздно.

— Да? И что? Он не дождался и слинял?

— Типа того. Утонул.

— Ах, — сказала она.

— Его звали Майкл.

— Хорошо хоть тебя с ним не было, да? Иначе утонули бы вместе.

И она начала рыться в чемодане, явно не зная, что еще сказать. Такой уж была Рыжик: эмоции давались ей тяжело, она выражала себя, только когда пела. Отец говорил, что она поэтому и поет.

— Вот, — выпрямилась она и протянула мне очень красиво упакованную коробочку. — Я сама ее так обернула.

— Это мне? — замерла я.

— Ну а кому еще? Это кольцо.

— Ой!

— Его носила мама, а мне на палец оно не лезет, я слишком толстая. Ну я и подумала, что лучше отдам его тебе, — сказала она, не глядя на меня.

(Перевод: «Я тебя очень люблю и хочу подарить тебе что-нибудь, что мне дорого».)

Я открыла коробочку и увидела кольцо с бриллиантами и сапфирами, которые так и полыхнули мне в лицо ослепительными огнями.

— Но оно же такое дорогое, Рыжик! — ахнула я.

— Вот и носи. Лучше ты будешь радоваться ему сейчас, чем после моей смерти.

— Ох, я буду радоваться! Оно такое красивое. Спасибо тебе.

— Ну и ладно, — сказала она, а я почувствовала, до чего теплой стала ее щека, пока я целовала ее и говорила, как ее люблю и какая она замечательная; потому что так оно и было.

В этот раз в виде исключения Нэнси проводила Рождество не с нами, но мы ее простили, потому что она каталась в Гштааде на лыжах и лечила свое разбитое сердце при помощи снега, горного воздуха и женщины по имени Джульетта. После ланча мы ей позвонили и поблагодарили за подарки. Голос у нее был веселый (пьяный), и папа шепотом скачал нам, что мама, похоже, немного ревнует.

— Ну и что у нее есть такое, чего нет у меня? — слышали мы мамин голос из другой комнаты.

— Подружка, — по-видимому, ответила ей Нэнси.

Я оставила их всех в столовой пить бренди, заедать его мятными шоколадками и говорить о прошлом, а сама прокралась в холл, чувствуя под босыми ногами холод каменных плит. Это был момент, которого я ждала весь день, тихий момент, когда Дженни Пенни расскажет мне, как прошло ее Рождество.

Я всегда звонила ей в одно и то же время, после ланча, потому что Дженни Пенни была, наверное, единственным ребенком в мире, который в день Рождества просыпался поздно. Она говорила, что ей нравится полежать в кровати и подумать.