Семен Малков - Расплата

Надя продолжала оплакивать и его горе, и свое, но вспомнила о Светлане и ее сыне, о своих давнишних сомнениях – открывать ли всю правду отцу. В душе ее шла отчаянная борьба, но все же жалость к нему взяла верх. Он прямо морально убит – как сразу постарел и сгорбился… Ну что ж, видно, пришла пора расхлебывать эту кашу… Кажется, она решилась.

– Вот что, папа, – она вытерла слезы и взяла его за руку. – Успокойся, у тебя еще не все потеряно!

– Говори яснее, – поднял на нее непонимающие глаза отец. – Что – не все потеряно?

– Ты только держись покрепче. – Надя старалась не глядеть ему в глаза. – Я бы раньше сказала, да боялась, у тебя инфаркт будет. Честно говорю: никак не могла решить, когда сама узнала, – лучше это для тебя или нет.

– Перестань ты говорить загадками! – рассердился Степан Алексеевич. – Я сам решу, что мне лучше! Чувствую – хочешь сказать что-то важное. Так говори. Мне не до шуток!

– Тогда знай: незачем тебе горевать. Есть у тебя уже внук. От другой дочери, – просто молвила Надя с горькой улыбкой.

Видя, что отец смотрит на нее с жалостливым недоверием, как на больную, подчеркнуто серьезно и деловито ему объяснила:

– Я в своем уме, не сомневайся! Светлана Григорьева – твоя дочь, только от тебя это скрывали. А у нее уже есть сын,

Петей зовут. Внук твой, значит. Мать уже давно об этом знает. Она и квартиру у них шантажом выбила. Но я узнала все совсем недавно.

Постепенно глаза у Степана Алексеевича приняли осмысленное выражение. Он почувствовал, как все у него внутри похолодело, а потом кровь бросилась в голову. Казалось, навалившаяся на него тяжесть раздавит… но потом, к своему удивлению, он ощутил какую-то особую легкость во всем теле. Еще раз пристально взглянул на дочь, словно желая проникнуть в самую душу, веря ей и не веря. Но по горечи, застывшей у нее в глазах, понял со всей очевидностью, что услышал чистую правду.

После ухода Надежды Лидия Сергеевна долго еще сидела молча, приходя в себя от удара, нанесенного ей дочерью. Она чувствовала себя полностью опустошенной, морально уничтоженной. Жестокая правда, брошенная ей в лицо, заставила ее задуматься над своим никчемным существованием, особенно остро почувствовать, что она никому не нужна, даже собственной дочери. Никто ее не любит и не уважает! Так зачем ей такая жизнь?

Погоревав молча и без слез еще некоторое время, встала и пошла на кухню, прихватив початую бутылку коньяка, оставленную Олегом.

– Напьюсь!.. Может, полегчает, – прошептала она, наливая себе полную стопку.

Опрокидывала рюмку за рюмкой не закусывая, но успокоение не приходило – ей казалось, она нисколько не пьянеет.

«Как же Наденька так со мной обращается? – недоумевала она, и сердце ее обливалось кровью. – Я же всегда о ней заботилась, вырастила… Жила только мечтой о ее счастье! За что мне такая Божья кара?..» Вспомнила вдруг, как злой наседкой заклевывала мужа, считая, что он несправедлив и недостаточно внимателен к дочери, и впервые за прожитые годы в ней шевельнулось нечто вроде жалости и сочувствия.

«Вообще-то не так уж и плох был Степан. Терпения у меня не хватило… не поверила в него… – И снова сердце захлестнула волна горечи. – Нет, правильно сделала, что сбежала от него. Чужой он был. Так и не смог меня по-настоящему полюбить!»

Вновь выпила полную стопку, и лицо ее просветлело. Перед ее мысленным взором явился дорогой Василий Семенович, с лукавой улыбкой на круглом лице, – такой милый, обворожительный… «Вот кто понимал душу женщины! – умилялась она, вспоминая своего ненаглядного Чайкина. – Вот кто любил и отогревал меня душой и телом!..»

Стала она вспоминать их застолья и бурные ласки, и лицо ее разрумянилось, а в глазах появился блеск счастья. Но радостное возбуждение длилось недолго. Ей вдруг ясно, как наяву, явилась ужасная картина его конца – и она взвыла от горя, сознавая, что минувшие радости утрачены навсегда…

К ней пришло понимание всей глубины своего падения; вспомнились унижения, нелегкая доля уборщицы, грязные лапы хамов… Нет, жить так больше не хочется!..

Налила и выпила подряд две полные стопки крепкого коньяка, еще надеясь заглушить сердечную боль и черную, беспросветную тоску. Но сознание пустоты и никчемности своего существования не проходило, наоборот, становилось еще острее… Потеряла она последний ориентир в жизни, где ее былое самоуважение?..

– Васенька, дорогой мой! Где ты? Видишь ли, как мне плохо без тебя, как я страдаю?.. Возьми меня к себе! – молила она, беззвучно шевеля губами.