Мордехай Рихлер - Кто твой враг

Норман выпил виски.

— До сих пор я никому не рассказывал всю правду про Эрнста, — сказал он. — Не хотел, чтобы надо мной потешались: я таким дураком себя выказал…

Хейл огладил бороду. Этот последний взлет фантазии, будто немец убил его брата, — явственный случай умственной компенсации. Хейл решил, что никому не расскажет об этой бредятине. Ведь со временем, он не сомневался, Норман придет в себя.

— Что ты думаешь о хрущевских разоблачениях? — спросил Хейл.

Норман без особой охоты переключился на тему, так волновавшую его прежде.

— Насколько мне известно, — сказал он, — речь, о которой ты говоришь, издана Американским госдепартаментом.

Не стоит затевать с ним спор, подумал Хейл.

— Что ж, — сказал он, — мне, пожалуй, пора…

Норман растянул рот в добродушной, пьяной улыбке. Хейл ежегодно ездил в Европу, точь-в-точь как мальчишки ездят в Кони-Айленд. Как знать, подумал Норман, может, так и надо.

Хейл обратил внимание, что на полу валяется монреальская «Стар». Он поддел ее ногой.

— Тоскуешь по дому? — спросил он.

— Это воскресный выпуск, тамошний приятель присылает мне его уже, бог знает, сколько лет.

— Возвращайся домой. Я по-прежнему думаю, что здесь ты попусту тратишь время. Ты должен вернуться домой, преподавать.

— Даже, если бы я хотел возвратиться, — сказал Норман, — у меня нет денег на дорогу.

— Я с радостью дам тебе взаймы.

— Спасибо. — В дверях Норман пожал Хейлу руку, задержал его. — Я и правда тебе благодарен. Меня очень тронуло твое предложение.

— Я действительно хочу, чтобы ты вернулся.

— Знаю. А что слышно о Чарли? Как он поживает?

— Лучше некуда. — Хейл взялся за ручку двери и — была не была — решился. — Может, и не мое это дело, — сказал он, — но я хочу, чтобы ты знал: Чарли не затаил к тебе обиды. Словом, если ты поэтому не возвращаешься, вот я о чем.

— Не твое это дело, — сказал Норман, — что верно, то верно.

Когда Хейл ушел, Норман налил себе еще. Было уже четверть пятого. Кейт и Вивиан пригласили его на чай, он опаздывал. Выпью последнюю, возьму такси. Однако, выйдя на улицу, решил поехать на метро. Такси было ему не по карману, к тому же последнее время такси он предпочитал метро и автобус. Как знать, если повезет, он может встретить Эрнста, Салли, Винкельмана — кого угодно, хоть кого-то из прежних друзей. Последнее время он не виделся ни с кем, кроме Вивиан и Кейт. Путешествовать и то перестал. Чуть не каждое утро спал до полудня, читал газеты, журналы, изредка — книги, затем выпивал первую рюмку. Деньги у него были на исходе.

Норман шел по Кингз-роуд, когда кто-то схватил его за руку.

— Норман! Норман Прайс! Вот кого я хотел увидеть, — сказал Колин Хортон. — Я собирался позвонить вам завтра же, с утра.

Выглядел Хортон неважнецки. Его костистое лицо покрыла сеть мелких морщин, черные волосы больше не лоснились. Они зашли в «Эйт Беллз».

— Вы прозрели раньше всех нас, — винился Хортон, — так что если хотите сказать: «Я же вам говорил», имеете полное право.

— Вы это о чем?

— О Сталине, — сказал Хортон.

— А, вы о той речи.

— Я, знаете ли, в Испании писал статьи о ПОУМ [146] ПОУМ (Рабочая партия марксистского объединения) — троцкистская организация. Во время испанской войны Советский Союз всячески боролся с ПОУМ. , и в сорок первом в Нью-Йорке парочку троцкистов выгнали с работы не без моей помощи.

— Но не из-за их политических взглядов, — сказал Норман.

— Повторяю: если хотите сказать — «Я же вам говорил», вы…

— Извините.

— Норман, послушайте, Норман. В Штатах есть один юнец. Я положил на него клеймо на всю жизнь. Я считал: это часть той цены, которую приходится платить, но теперь… Что мне ему написать? — спросил Хортон. — Это мой сын.

— Что, если еще по одной?

— Когда я думаю о том, скольких убили, когда вспоминаю статьи, в которых оправдывал это, у меня муторно на душе.

— Крепитесь, старина. Они бы поступали точно так же и без вашего соизволения.

— Мне сорок пять, — сказал Хортон, — и я был так уверен в своей правоте. Я…

— Выпейте-ка, — сказал Норман. — Пусть это и жестоко — не отрицаю, — но ничего больше об этом я слышать не хочу. Колин, я сыт по горло.

— И что хуже всего: я подозревал, что от нас скрывают правду, — продолжал Хортон, — но держал свои подозрения при себе во имя высшей правды. — Он вытер глаза. — Я считал, что за тридцать лет человек переродился.

— Вы и впрямь в это верили?

— Я, знаете ли, был в Испании.