Джефф Николсон - Бедлам в огне

– Он кое-что оставил в своем завещании, – сказала Никола. – Для нас обоих.

– Вот черт. – Я знал, что последует дальше. – Рукопись неопубликованного романа, так?

– Молодец, – улыбнулась Никола.

– Она у тебя с собой?

– Конечно. – Она постучала по портфелю.

– И ты хочешь, чтобы я ее прочел.

– Не все так просто.

– Я понимаю.

– Мы в каком-то смысле оказались в положении Макса Брода, – сказала Никола.

Макс Брод, друг, биограф, поклонник и литературный душеприказчик Франца Кафки. Кафка завещал все свои книги и рукописи Броду с указанием их сжечь. Поручение было столь же абсурдным, сколь и двуличным. Если ты хочешь сжечь свои книги, так сожги их сам, как сделал Гоголь. Такое не поручают другому человеку. Более того, Кафка попросил об этом человека, который наверняка бы этого не сделал. Брод не сжег книги. Он их публиковал и всю оставшуюся жизнь восхвалял своего покойного друга. Интересно, в каком именно смысле мы оказались в положении Макса Брода.

– Грегори завещал нам рукопись, – снова заговорила Никола. – Он хотел, чтобы я ее прочла и передала на прочтение тебе. Затем мы ее должны сжечь.

– А нельзя ли ее сжечь до прочтения?

– Кое в чем ты не изменился, Майкл. В любом случае, я уже прочла.

– Ну и?

– Мне понравилось. Очень.

Я понимал, к чему это может привести, и не желал участвовать.

– Полагаю, ты считаешь, что ее можно опубликовать.

– Можно опубликовать? В каком смысле? В наши дни можно опубликовать что угодно.

– Но ты думаешь, что ее стоит публиковать.

– Да.

– Так отошли ее издателю.

– Это нечестно по отношению к Грегори. Если он хотел, чтобы мы сожгли рукопись, мы и должны так поступить. После того, как ты ее прочтешь. Он очень этого хотел.

То ли я неисправимый циник, то ли Никола неописуемо наивна. Мое мнение ничуть не изменилось. Если Грегори действительно хотел уничтожить свою рукопись, он сделал бы это сам. Нюанс заключался в том, что мы с Николой должны были ее уничтожить только после прочтения. Значит ли это, что в рукописи содержится что-то настолько личное или скандальное, что читать ее можем только мы?

– Разумеется, ты сняла копию, – сказал я.

– Вообще-то нет. Я решила, что это лишь усложнит ситуацию.

Я хотел было напомнить о Вальтере Беньямине или даже, помоги мне Господь, о Бодрийяре [62] Вальтер Беньямин (1892 – 1940) – выдающийся немецкий литературный критик первой половины XX в.; большая часть его произведений была опубликована посмертно. Жан Бодрийяр (р. 1929) – популярный французский культуролог, автор теории о “смерти изображения”. , но решил этого не делать.

– Похоже, ты мне доверяешь.

– Да, наверное, доверяю.

– Приятно слышать.

Никола достала рукопись из портфеля. Она была тонкой, аккуратной, в черной пластиковой обложке. Я перевел дух, увидев ее размеры. Двадцать лет – вполне достаточно, чтобы Грегори накропал что-нибудь поистине чудовищное.

– Название у нее имеется?

– “Без названия 176”.

– Господи, – сказал я.

– Ты быстро читаешь?

– Я этим славлюсь.

– Тогда забирай домой. Прочти за ночь. Встретимся завтра, здесь же. За завтраком.

– Отлично, – сказал я.

Я пришел домой и сказал своей подруге, что мне надо прочесть одну очень важную вещь. Ничего необычного в этом не было. Остаток ночи я провел с произведением Грегори Коллинза “Без названия 176”. Читалось мне очень тяжело, но не из-за глубокомысленности текста и смысловой перегруженности и не по причине замысловатого стиля, а потому что книга била не в бровь, а в глаз. Грегори писал о красивом, но легкомысленном мерзавце, который выдает себя за благородного героя, учителя с севера, опубликовавшем замечательный, но плохо понятый роман. Мерзавец преподает литературную композицию в сумасшедшем доме на окраине Брайтона, и у него там есть все: секс, уважение, слава и внимание, хотя он всего этого не заслуживает. Заканчивает мерзавец плохо: погибает в страшном и очень своевременном пожаре.

Ясно, что роман не повторял в точности “мою историю”, поскольку Грегори Коллинз многого не знал о моей жизни в клинике Линсейда, а его выдумки были довольно шаблонными и одновременно более красочными, чем реальные события. Например, у одной обитательницы клиники были религиозные видения, она говорила на непонятных языках – на языках, которые Грегори с явным удовольствием выдумал. Другой обитатель изобрел необычайно сложный тайный язык, который Грегори опять же потрудился перенести на бумагу. Я догадывался, что все это имеет какое-то отношение к Витгенштейну [63] Людвиг Витгенштейн (1889 – 1951) – австрийский философ, который, в частности, развивал философию языка. , хотя не вполне понимал, какое именно. В романе наличествовали и секс, и насилие, хотя совсем не такие, как в клинике Линсейда, а некоторые “экспериментальные приемы”, придуманные и описанные Грегори, были не только незаконными и аморальными, но просто физически невозможными. По счастью, в рукописи не оказалось ничего, что напоминало бы мои отношения с Алисией, а руководитель клиники даже отдаленно не походил на Линсейда.