Марк Леви - Уйти, чтобы вернуться

Лежа ничком на асфальте, он пытался перевернуться, позвать на помощь. Ему было непонятно, почему из горла не вырывается ни единого звука, пока приступ кашля не помог вытолкнуть наружу густую жидкость.

Увидев растекающуюся у лица красную лужу, Эндрю сообразил, что это кровь — его кровь на аллее Ривер-парка. По непостижимой для него причине он истекал кровью, как животное на бойне. Перед глазами уже сгущалась черная пелена.

Он решил, что в него стреляли, хотя не помнил звука выстрела. Или его пырнули ножом? Последние мгновения, проведенные в сознании, Эндрю использовал для того, чтобы представить, кто бы мог покуситься на его жизнь.

Дышать почти не удавалось. Его покидали силы, он приготовился к неминуемому концу.

Говорят, в такие мгновения перед мысленным взором проносится вся прожитая жизнь, умирающий видит волшебный свет в конце тоннеля, слышит божественный глас, манящий его на тот свет. Ничего похожего! Последние секунды, проведенные Эндрю Стилменом в сознании, были всего лишь медленным, полным боли погружением в ничто.

В 7.15 утра в июльский понедельник свет померк, и Эндрю Стилмен понял, что сейчас умрет.

Ему в легкие ворвался ледяной воздух, по всем сосудам хлынула такая же ледяная влага. Слепящий свет мешал открыть глаза, страх тоже не давал поднять веки. Эндрю Стилмен задавался вопросом, где сейчас очнется — в чистилище или сразу в аду. Исходя из его последних действий, рай не светил ему ни в прямом, ни в переносном смысле.

Он больше не чувствовал биения собственного сердца, ему было холодно, чудовищно холодно.

Но раз смерть, как полагают, длится вечность, он не намеревался все это время оставаться в кромешной тьме. Он собрался с силами и приоткрыл глаза.

Ему показалось по меньшей мере странным, что он стоит, прислонившись к светофору, на перекрестке Чарльз-стрит и Уэст-Энд-хайвей.

Ад ни капельки не походил на то, о чем рассказывали на уроках катехизиса в католической школе Покипси, разве что этот перекресток служил лишь входом туда. Но учитывая, сколько раз Эндрю его пересекал, отправляясь на свой утренний моцион, можно было бы и раньше заметить зловещий характер этого места, если бы оно им обладало…

Дрожа как лист на ветру и ежась от растекающейся по спине влаги, он машинально покосился на часы. На них было ровно семь часов, до момента его убийства оставалось еще пятнадцать минут.

Эта фраза, сама собой сложившаяся в голове, показалась ему совершенно бессмысленной. Эндрю не верил в реинкарнацию, еще меньше — в воскрешение, позволившее ему вернуться на Землю за четверть часа до собственной гибели. Он огляделся. Вид утренних улиц совершенно не отличался от того, к какому он привык. Поток автомобилей в северном направлении, другой, в несколько раз более плотный, ползущий в противоположном направлении, в сторону финансового центра, бегуны на тянущейся вдоль реки аллее Ривер-парка…

Эндрю постарался собраться с мыслями. Смерть навсегда избавляет от физических страданий — это единственное, что он точно знал о смерти. Он чувствовал невыносимую боль в пояснице, а перед глазами плясали светящиеся точки, и это служило очевидным доказательством того, что его тело и душа еще не разлучились.

Дышать было очень трудно, однако он дышал — иначе откуда было взяться кашлю? К горлу подступила тошнота, он согнулся пополам, и все, что он съел на завтрак, переместилось в дождевой желоб.

О пробежке этим утром следовало забыть, о том, чтобы когда-либо еще в жизни позволить себе хотя бы каплю спиртного, даже любимый «Фернет» с колой — тем более. Счет, который ему только что предъявила жизнь, был слишком велик, чтобы снова приняться за старое.

Собрав остаток сил, Эндрю повернул обратно. Дома он примет душ, немного отдохнет, и все наладится.

Пока он шел, боль в спине постепенно утихла, и Эндрю убедил себя, что все дело в обмороке, продлившемся не больше нескольких секунд. Секунд, совершенно сбивших его с толку.

Он был готов поклясться, что в тот момент, когда ему стало плохо, он находился у 4-го пирса, а не на углу Чарльз-стрит. Он непременно расскажет врачу — а он уже знал, что без врача не обойдется, — об этом помрачении рассудка. Слишком тревожное происшествие, вызывающее оправданное беспокойство!

Его чувства к Вэлери не претерпели изменений. Вернее, претерпели: страх смерти их только усилил.

Когда все придет в норму, он позвонит в газету, предупредит, что задерживается, и помчится на такси в конюшню нью-йоркской конной полиции, где находился ветеринарный кабинет его жены. Нечего ждать, пора высказать ей свое сожаление и попросить прощения.