— Не утруждайтесь, пожалуйста. — Крамер решил, что будет дружелюбен, но непоколебим. — Какую-то статейку я успел просмотреть. Но мы в нашем ведомстве не очень-то полагаемся на газеты. — Тут он скривил губы в натянутой улыбке: — Видите ли, у меня есть доступ к официальным досье, которые мы считаем более важными.
— Но какое же досье может быть на Анри Дюваля? — удивился Элан. — Насколько я могу судить, официального расследования никто практически не предпринимал.
— Вы совершенно правы, мистер Мэйтлэнд. Вопрос настолько ясен, что и предпринимать ничего не нужно. У этого субъекта нет ни официального статуса, ни документов, ни, очевидно, гражданства. Поэтому, что касается нашего ведомства, не существует ни малейшей возможности даже рассматривать его как потенциального иммигранта.
— У этого субъекта, как вы его называете, — возразил Элан, — нет гражданства по крайне необычным причинам. И если вы читали газеты, вам это должно быть известно.
— Несомненно, мне известно, что в прессе публиковались определенные заявления, — снова эта натянутая улыбка. — Но когда накопите такой опыт, как у меня, то научитесь понимать, что газетные байки и подлинные факты порой сильно разнятся.
— И я тоже не всему верю из того, что читаю. — Элан почувствовал, что эта мелькающая снисходительная ухмылка и высокомерный вид собеседника начинают его раздражать. — Я прошу только одного — фактически именно по этой причине я пришел к вам, — чтобы вы поглубже разобрались в этом деле.
— А я вам заявляю, что какое-либо дальнейшее разбирательство не имеет смысла, — на этот раз в голосе Эдгара Крамера явно звучала холодность. Он тоже ощущал в себе нарастающее раздражение, вероятно, из-за усталости — ночью ему пришлось несколько раз вскакивать, — и, проснувшись сегодня утром, он чувствовал себя неотдохнувшим и разбитым.
Крамер так же сухо продолжал:
— Упомянутое вами лицо не имеет в этой стране никаких юридических прав, и маловероятно, что они ему будут предоставлены.
— Но он человек, — запротестовал Элан. — Это как, ничего не значит?
— В мире множество людей, и некоторым из них везет в жизни меньше, нежели другим. Мое дело — заниматься теми, кто подпадает под действие закона об иммиграции, чего нельзя сказать об этом вашем Анри Дювале.
— Я требую, — стоял на своем Элан, — официального слушания по делу о предоставлении моему клиенту статуса иммигранта.
— А я вам в этом отказываю, — с неменьшей решительностью заявил Эдгар Крамер.
Они уставились друг на друга с нарождающейся неприязнью. У Элана Мэйтлэнда создалось впечатление, что он уперся в непробиваемую стену уверенного в себе самодовольства. Эдгар Крамер видел перед собой ершистого юнца, исполненного неуважением к власти. Его также сильно беспокоил новый позыв — нет, это просто смешно… ведь он только что… Крамер заметил, однако, что душевное волнение иногда оказывает на него подобное действие. Он приказал себе не обращать внимания… надо потерпеть… не поддаваться…
— Давайте проявим благоразумие, — предложил Элан, которого беспокоило, не был ли он чрезмерно резок и прямолинеен — он знал за собой этот недостаток и временами принимался с ним бороться. Поэтому сейчас попросил, как ему очень хотелось надеяться, достаточно убедительно:
— Не могли бы вы, мистер Крамер, оказать мне любезность и лично встретиться с этим человеком? Я думаю, он произведет на вас хорошее впечатление.
Крамер покачал головой:
— Какое впечатление он на меня произведет, совершенно не имеет значения. Мое дело — блюсти закон как он есть. Я не пишу законов и не одобряю исключений из них.
— Но вы могли бы представить свои рекомендации.
«Да, — подумал Эдгар Крамер, — мог бы». Но поступать так у него нет ни малейшего намерения, особенно в связи с данным делом со всеми его сентиментальными нюансами. Что же касается очной беседы с каким-то потенциальным иммигрантом, нынешнее положение ставило Крамера недосягаемо высоко над подобной возможностью.
Нет, было время, когда он вел множество таких бесед — далеко за океаном, после войны, в разрушенных странах Европы… отбирая для Канады одних иммигрантов и отвергая других точно так же (кто-то однажды высказался в этом смысле), как выбирал бы лучших щенков из вольера. То были дни, когда мужчины и женщины душу готовы были продать за въездную визу, а иногда и продавали, а сотрудники иммиграционной службы сталкивались со множеством соблазнов, перед которыми отдельные из них устоять не смогли. Однако он сам ни разу не дрогнул. И хотя порученное дело было ему не по душе — работе с людьми он предпочитал общее руководство, — выполнял он его истово и исправно.
Читать дальше