Артур Хейли - На высотах твоих

Закончив чтение, Тэмкинхил спросил Анри Дюваля:

— Вам понятно, почему проводится данное расследование?

Тот с готовностью кивнул:

— Да, да. Я понимать.

Посмотрев в свои записи, Тэмкинхил продолжал:

— Вы имеете право, чтобы по вашему желанию и за ваш собственный счет ваши интересы в ходе данного расследования представлял адвокат. Является ли присутствующий здесь мистер Мэйтлэнд вашим адвокатом?

— Да.

— Вы готовы принести присягу на Библии?

— Да.

Совершив уже знакомый ему ритуал, Дюваль дал заверение, что будет говорить только правду. Не утруждая себя стенографией, рыжеволосая девица, сверкая лаком на ногтях, неторопливо записала: «Анри Дюваль должным образом приведен к присяге».

Отложив папку, Тэмкинхил задумчиво погладил усы. С этого момента, понял Элан, вопросы будут задаваться экспромтом. Тэмкинхил негромко спросил:

— Как ваше полное и точное имя?

— Мое имя Анри Дюваль.

— Не носили ли вы когда-либо какое-нибудь другое имя?

— Никогда. Это имя мой отец давать мне. Его никогда не видеть. Мне говорить мать.

— Где вы родились?

Пока следовало повторение вопросов, на которые Дюваль после своего прибытия в Канаду двенадцать дней назад отвечал уже не раз — сначала Дану Орлиффу, потом Элану Мэйтлэнду.

Вопросы и ответы шли ровной чередой. Тэмкинхил, мысленно согласился Элан, действительно был искусным и добросовестным дознавателем. Задаваемые ровным, спокойным тоном вопросы были прямыми и просто сформулированными. Он выяснял ход событий в точной, насколько это было возможно, хронологической последовательности. В те моменты, когда из-за языковых трудностей возникало недопонимание, Тэмкинхил терпеливо возвращался к вопросу, пытаясь докопаться до истины. Он не пытался торопить, запугивать, ловить на слове или запутывать допрашиваемого. И ни разу Тэмкинхил не повысил голос.

Теперь стенографистка аккуратнейшим образом записывала все вопросы и ответы. Протокол расследования, как понял Элан, будет служить доказательством строгого соблюдения процедуры, и опровергнуть результаты расследования, ссылаясь на ее нарушение, теперь будет почти невозможно. Того же мнения, судя по тому, что он эпизодически одобрительно кивал головой, придерживался и А. Р. Батлер.

История жизни Анри Дюваля, складывавшаяся сейчас на их глазах из отдельных кусочков, звучала в основном так же, как ее уже слышал Элан Мэйтлэнд: рождение в Джибути, раннее детство — в нищете и скитаниях, но хотя бы согретое материнской любовью… смерть матери, когда ему было всего шесть лет. А потом — страшное одиночество, животное существование в грязи туземных кварталов; старик сомалиец, взявший его под свой кров. Опять бродяжничество, но на этот раз в одиночку. Из Эфиопии в Британское Сомали… обратно в Эфиопию… верблюжий караван., работа за еду… переход границ с другими детьми…

Но вот его, более уже не ребенка, останавливают на границе Французского Сомали, которое он считал своим домом, своей родиной. Потрясшее его осознание того, что ему нигде нет места… что без документов его для властей просто не существует… возвращение в Массауа, добыча пропитания воровством… облава на рынке… бегство… ужас… погоня… и итальянское судно.

Гнев итальянского капитана, издевательства боцмана, жизнь на грани голодной смерти и снова бегство… Доки Бейрута, охрана, вновь ужас, отчаяние — и вновь безлюдное в ночи судно.

«Вастервик» и капитан Яабек, первое знакомство с добротой, попытки ссадить его на берег, отказы, «Вастервик» превращается в тюрьму… Два длинных года, безысходность, отверженный… повсюду наглухо закрытые двери: Европа, Ближний Восток и Соединенные Штаты с их хваленой свободой… Канада — его последняя надежда.

«Да может ли кого-нибудь не растрогать это повествование?» — думал Мэйтлэнд. Он наблюдал за лицом Тэмкинхила. Оно выражало сочувствие, вне всяких сомнений. Дважды дознаватель, задавая вопросы, запнулся, в нерешительности теребя свои усы. Не из-за душевного ли волнения?

А. Р. Батлер не растягивал более губы в высокомерно-снисходительной улыбке. Вот уже некоторое время он упорно не поднимал глаз, внимательно разглядывая свои руки.

Но принесет ли сочувствие какую-нибудь пользу — это совсем другое дело.

Прошло почти два часа. Расследование близилось к концу.

Тэмкинхил спросил:

— Если бы вам разрешили остаться в Канаде, что бы вы стали делать?

С живым энтузиазмом — даже после продолжительного допроса — Дюваль ответил: