Люциус Шепард - Новый американский молитвенник

В какой-то момент я понял, что он прав, — Трит был именно той проблемой, от которой можно избавиться не иначе как через убийство.

— И ты, конечно, никому ничего не скажешь. И шантажировать меня не будешь.

— Свидетель из меня никудышний. — И он качнул пистолетом. — Считаю до двух. Раз.

— Даже если бы я и хотел его пристрелить, у меня все равно духу не хватило бы. По крайней мере, пока я как следует не разозлюсь.

— Да нет, убить его ты хочешь. Вспомни, как ты Киршнера уделал. А ведь не собирался. Просто так вышло, но пьяни. По крайней мере, ты сам себе так говоришь. Но когда ты замахивался на него бутылкой, что, скажешь, кровь по жилам быстрее не побежала? Какая-то часть тебя наслаждалась убийством. Вот и выпусти ее на волю, дай ей поразмяться немного. — Пистолет в его руке качнулся во второй раз. — Два.

Но миг, когда я мог бы взять пистолет, уже прошел, воспоминания о тюрьме заглушили первый позыв, а поиски морального оправдания довершили дело, окончательно похоронив саму идею о возможном убийстве.

— Убери.

— Знаешь, похоже, все наши проблемы из-за того, как я себя веду. Мои манеры пробуждают в тебе недоверие. Тебе кажется, будто я с тобой играю. На самом деле я играю с самим собой. Иначе мне станет скучно. Наверное, мне не мешало бы слегка себя изменить. Например, перестать быть таким наглым. Но в одном можешь не сомневаться. Мое участие в тебе не каприз. Я правда хочу помочь тебе, парень. Смерть Трита откроет перед тобой новые перспективы.

Я покачал головой:

— Убери эту хреновину.

Он тоже покачал головой в печальном раздумье, потом сказал:

— Ты когда-нибудь молился об избавлении от Трита?

— Да, раза два молился.

— Ну и что, все без толку? А знаешь, почему? Потому что Трит вон там внизу просит, чтобы кто-нибудь избавил его от тебя. Вы с ним сцепились в смертельной схватке, как два мага, которые пытаются победить друг друга равными по силе заклятиями.

— Слушать ничего не хочу.

— В мире полно магии, парень. Магические сигареты. Магические стечения обстоятельств. Симпатическая магия. Язычники все правильно понимали. Но мы недооцениваем их вклад. Вот это, — и он подбросил пистолет на ладони, — есть не что иное, как еще одна форма магии. Овеществленный ответ на мольбу об избавлении человека от человека.

— На это ты меня не купишь, — ответил я.

— Твоя взяла. — Он опустил пистолет. — Я тебя потом догоню.

Я не сразу понял, о чем он.

— Дуй отсюда, — сказал он.

— Тебя разве не надо подвезти?

— Сам доберусь.

Я нерешительно поднялся на колени, потом встал во весь рост.

— Что ты задумал?

— Вали отсюда, ладно? Мое дело предупредить, не хочешь слушать — черт с тобой.

Я заглянул за край утеса. Каменное ложе пустовало, зато явственно виднелась колея, оставленная мотоциклом Трита в коричнево-рыжем песке, она загибалась по направлению к шоссе, словно след огромного когтя, вонзившегося в самое сердце пустыни.

— Все, что ты видел сегодня, можешь считать наглядным пособием, — сказал Даррен. — Я преподал тебе маленький урок реальности. Но похоже, ты не усвоишь его до тех пор, пока реальность не схватит тебя за задницу.

Оставив Даррена одного на скале, я сделал второй шаг на пути к убийству. И хотя позже я перестал судить себя так строго, в тот момент я был почти уверен, что он остался довершить то, на что у меня не хватило духу; а значит, мой уход с потенциального места преступления означал негласное одобрение убийства. Всю дорогу обратно я ждал, что он вот-вот обгонит меня на красном «харлее». От той фигни, которую он нес, у меня аж башка затрещала. И все же было в этом что-то соблазнительное, резонирующее с моим собственным образом мыслей, с моим «магическим восприятием оппортунизма» (так один критик из «Таймс» обозначил основное содержание моего «Молитвенника»), и это не давало мне просто взять и отмахнуться от его слов. Бредовая идея о том, что я, может, и вправду пробужденная аватара, не отставала, требуя внимания, но стоило мне взглянуть ей в глаза, как она тут же потребовала большего: принять ее за единственно верную и начать рассматривать себя как человека, чье слово нашло отклик в душах миллионов, чей мудрый совет изменил судьбы многих. Если все и вправду обстоит так, размышлял я, так ли уж нелепо будет предположить, что мои действия были в какой-то мере предопределены божественной волей? Стоило мне прийти к этому умозаключению, как большая часть моих серых клеточек запрыгала от радости и завопила: «Вот именно, дубина ты этакая!», но мощный хор их евангельски настроенных сестер тут же грянул: «Веруем! Веруем!» — и заглушил их, и так продолжалось несколько недель, на протяжении которых я то и дело возвращался к мысли о том, что во мне воплотилось важнейшее звено Божественного Порядка. Если бы не цинизм, который подрывал мою веру, ничто не спасло бы меня от полного погружения в пучину иррационального, но как бы циничен я ни был, идея все равно пробиралась в мое сознание тайком, и тогда я с нездоровой сосредоточенностью начинал размышлять о смысле моего бытия.