Люциус Шепард - Новый американский молитвенник

— Ты же не хочешь уйти прямо сейчас, мачо, — сказала она и поставила ногу на ступеньку лестницы, ведущей от двери вверх. — Когда все только-только начинается.

Я прижал ее к стене и повторил вопрос.

— Да что с тобой такое, черт возьми? Боишься кого-нибудь, что ли? — И она вывернулась из моей хватки. — Не бойся! В моей комнате тебя никто не тронет. Никто тебя там не найдет.

— Я заплачу тебе… Заплачу прямо сейчас. Но мне надо отсюда выйти.

— Тогда придется сначала вернуться туда, откуда ты пришел. То, что ты тут увидишь, тебе все равно не понравится. Одни крысы да кости, парень. Баррио Сьело.

— А задняя дверь тут есть?

— Я же тебе толкую, парень! Нету! Все несут через переднюю. Еду, напитки… Все!

Я понимал, что она лжет, надеясь подольше продержать меня в клубе и выдоить побольше денег, но подумал, что торговаться у нее в комнате будет сподручнее, и велел ей показывать дорогу. Коридор, который начинался сразу за лестницей, был так узок, что двоим было по нему не пройти, приходилось шагать в затылок друг другу, да к тому же на потолке горели красные лампочки, напоминая фильмы про субмарины времен Второй мировой, где лодка, с трудом увернувшись от глубоководной бомбы, в аварийном состоянии спешит прочь. В коридор выходили дверей сто, не меньше; некоторые были распахнуты, открывая глазу комнатки без окон, размером не больше чулана каждая, где между фанерных стен в потоках льющего с потолка беспощадного света мужчины и женщины разной степени обнаженности занимались пред- или посткоитальными делами: торговались, болтали, прежде чем разойтись, передавали из рук в руки деньги. В одной комнате полностью раздетая толстуха лежала на кровати лицом вниз — такой узкой, что ее и кроватью-то назвать было нельзя, — а клиент, мужчина лет шестидесяти, дальнобойщик, судя по кошельку, намертво пристегнутому цепью к ремню, прицеплял к изголовью ее хвост — настоящий, как у скорпиона, с торчащим из него жалом, светло-коричневый, под стать ее коже, только прозрачный — наручниками, по-видимому специально для этой цели привинченными к стене. Я тут же выбросил эту сцену из головы как совершенно невероятную, но все же испытал истинное облегчение, когда обнаружил, что в комнате Инкарнасьон никаких таких приспособлений нет, там не было вообще ничего, кроме кровати, деревянного стула и телевизора, последние были в каждой комнате, и все включены, чтобы заглушить звуки любовных утех, которые в противном случае проникали бы сквозь фанерные перегородки к соседям, — так что, еще идя по коридору, я слышал обрывки попсовых мелодий, реплики из сериалов, вопли футбольных комментаторов, голоса ведущих политических программ, викторины и светские сплетни, короче, весь существующий репертуар развлечений. Стоявшая повсюду затхлая вонь низменного желания наводила на мысль скорее о невыразимой скорби, чем о коммерции, и тоже была частью меблировки.

Инкарнасьон уже хотела включить телевизор, когда я сказал ей, что мы не будем шуметь, но она все равно нажала на кнопку и приглушила звук, а потом начала снимать платье. Когда я предупредил ее, что и это, возможно, не понадобится, она ответила:

— Расслабься! Или ты, может, передумал, а?

Она стянула платье через голову, свернула его, пошарила под кроватью и вытащила оттуда хозяйственную сумку с розовой юбкой внутри. Я сразу понял, почему лицо Инкарнасьон показалось мне таким знакомым, — она была той девушкой с макиладоры, за чьей спиной я спрятался, входя в клуб. Подрабатывает тут, чтобы хватило на жизнь. Тем временем она взяла свои груди в ладони, по одной в каждую, и приподняла их, сначала одну, потом другую, точно сравнивая их вес, а сама улыбнулась мне. На ней были детские, небесно-голубого цвета трусики с желтым цветочком как раз над тем самым местом. Ее полнота была еще не сошедшим детским жирком. Вряд ли ей было больше шестнадцати.

Я выудил из бумажника две купюры по сто долларов каждая и показал ей.

— Где черный ход?

Она нахмурилась, брови сошлись у переносицы, напомаженные губы надулись.

— Ты что, не слышал, что я сказала? Нет здесь никакого черного хода!

Я добавил еще сотню.

— Хорошо, я тебе совру, если ты этого хочешь, — сказала она. — Потому что мне нужны эти деньги. Но черного хода здесь все равно нет.

— Что это, черт возьми, за место такое, где даже черного хода и то нет?

На этот вопрос она ответить затруднялась.

— Коридор, — сказал я. — Есть в конце него какая-нибудь лестница?