Дуглас Кеннеди - Особые отношения

До слушания в суде оставалось десять недель, а у меня оставалось полторы тысячи фунтов. Очень скудный паек.

— А не могу ли я попросить у Стэнли треть гонорара вперед как задаток?

— Да… в этом случае полученная сумма все равно позволяет вам пользоваться помощью без оплаты.

Стэнли Шоу переоформил контракт с большой охотой, весело заметив: «За тридцать лет, что я работаю в издательстве, это первый случай, когда меня просят повременить с оплатой… а я, разумеется, этому только рад».

Вечером мне пришлось еще немного поупражняться в арифметике. На работу у меня был шестьдесят один день. Полторы тысячи разделить на шестьдесят один — выходит двадцать четыре с половиной страницы в день. Разделим на восемь, получается три.

Три страницы в час. Выполнимо. Если только погрузиться в работу и не расслабляться. Не позволять мыслям разбредаться. Не зацикливаться на тоске по Джеку. Не поддаваться постоянным опасениям, что судья на окончательном слушании примет сторону Тони и мне и впредь разрешат видеться с Джеком только раз в неделю в течение часа…

Нет. Нет. Не поддаваться. Некогда, надо приниматься за работу.

У меня ушло четыре дня на то, чтобы управиться с буквой «А» (Альбинони, Алькан, Арнольд, Адаме), перейти к «Б» — и постепенно преодолевать семейство Бахов. И, о боже, после каждого имени шло перечисление невероятного количества произведений. А потом следовали критические статьи. В них издатели справочника дискутировали о том, например, какой вариант записи «Мессы си минор» кажется им более выразительным — традиционный «капельмейстерский» подход Карла Рихтера, либо более лаконичная, но поразительно тонкая трактовка Джона Элиота Гардинера, или блистательная интерпретация Масааки Судзуки, или же…

Самым интересное, что во время работы над этим справочником я сделала настоящее открытие (то есть открытие для такого профана в музыке, как я). Вот оно: исполняя музыкальное произведение, каждый дирижер, каждый исполнитель, каждый вокалист предлагает собственное прочтение — интерпретация всякий раз меняется. Но хотя, разумеется, можно варьировать темп и ритм, все же слишком сильно отклониться от оригинала невозможно. Конечно, при изложении любого сюжета всегда есть место смелым догадкам, гипотезам, даже переосмыслению… но не до такой степени, чтобы при пересказе слушатель начинал недоумевать, куда подевался первоначальный замысел и как получилась, что вся интрига разделена между двумя главными действующими лицами, да так, что каждый из них теперь излагает диаметрально противоположную версию той же самой истории.

— Смотри не сойди с ума, читая всю эту музыковедческую муру и вникая в каждое слово, — предостерегла меня Сэнди во время нашего ежевечернего разговора по телефону.

— Ты знаешь, а мне даже нравится.

И не только потому, что это было интересно. Просто у меня наконец появилось то, чего, оказывается, мучительно недоставало все эти месяцы, — я обрела распорядок дня.

Три страницы в час, восемь часов в день — я разбила работу на четыре периода по два часа, с получасовыми перерывами. Было в этой схеме предусмотрено и несколько исключений: для еженедельного свидания с Джеком, бесед с Джессикой Лоу два раза в месяц и консультаций с доктором Родейл, тоже дважды в месяц. В остальное время мою жизнь отныне определяла работа. Она помогала мне отвлекаться и коротать время, не умирая от тоски в томительном ожидании суда. Конечно, от напряженной вычитки текста я уставала, но было и удовлетворение, даже удовольствие от того, что я понемногу все глубже и глубже врубалась в алфавитные дебри. Спустя две недели Берлиоз был уже далеким воспоминанием, я наводила глянец на Вебера, он уступил место Верди и Вивальди, а за ними и Воан-Уильямсу. Продираясь через бесконечную писанину о Моцарте, я вспомнила, как однажды ехала на машине через Канаду — так же, как и тогда, я постоянно ловила себя на мысли: ну должно же это когда-нибудь кончиться. Потом, в середине шестой недели, я неожиданно впала в панику. Я как раз добралась до обширного раздела на «Ш», где мне предстояла встреча с такими плодовитыми композиторами, как Шопен и Шостакович. Стэнли Шоу (еще одно «Ш») позвонил мне, чтобы напомнить, что осталось две с половиной недели. «Не беспокойтесь — уложусь в срок», — заверила я, хотя мне самой казалось, что справиться просто невозможно. Я увеличила рабочий день с восьми до двенадцати часов. Это принесло плоды: через несколько дней я покончила с Шубертом и принялась за Шумана. А во время очередного сеанса с доктором Родейл та заметила, что я кажусь ей намного более уравновешенной и настолько лучше держу себя в руках, что она готова постепенно снижать дозу антидепрессанта. А еще через некоторое время позвонил Найджел Клэпп и сообщил, что назначена наконец точная дата окончательного слушания: 18 июня.