Дина Ратнер - Бабочка на асфальте

«Разве вы были бы готовы покинуть Лондон, если бы вам предложили Париж?» — «Но ведь Лондон столица моего государства», — возразил Бальфур. «-Иерусалим, — заявил Вейцман, — был столицей нашего государства, когда Лондон был ещё болотом».

Вот и Эльзин муж недоумевает:

— Стоит ли из-за клочка земли на Храмовой горе тягаться с арабами.

— Мы начинались здесь, на Храмовой горе Авраам заключил завет со Всевышним на все времена.

— Но Исмаил ведь тоже сын Авраама, — замечает сосед.

— Да, но перед смертью наш общий праотец дал подарки детям Агари, Исмаилу в том числе, и отослал их за пределы Палестины. Главное знать, для чего мы здесь.

Когда Шарон поднялся на Храмовую гору, заявив тем самым о наших исторических правах, я уже тогда знал — он станет премьер-министром. У каждого народа есть своё место на земле — и мы не былинка, летящая по ветру.

— Ради мира можно поступиться и историческими владениями, — пожимает плечами муж Эльзы.

— Поступиться нельзя, Иерусалим не только физическая данность, но и духовная. Да и кто это вам сказал, что будет мир? Сколько войн арабы затевали с сорок восьмого года, на второй день существования Израиля и по сегодняшний день? Это вам ни о чём не говорит? Они не успокоятся, пока мы здесь. Да и о каком мире может идти речь, если не будет того, что нас объединяет. Две тысячи лет евреи в рассеянии молились, обратившись в сторону Иерусалима, Храмовой горы.

Трудно предвидеть, на что откликнется душа человека. Здесь, недалеко, на соседней улице живёт семья, тоже из Вильнюса. Чистокровные русские, приехали по зову сердца. Случайная и не случайная история. Матёрый кэгэбешник, назвавший из любви к Ленину своего сына Володей, отдал мальчика в еврейскую школу. Других школ поблизости не было, к тому же тамошние учителя славились своими выпускниками — математиками. Можно представить, как относились дети, родители которых сидели по статье «политических», к сыну известного работника особого отдела. Случилось непредвиденное: появился у Володи интерес к иудаизму и стал он самым убеждённым иудеем в той школе. А когда получил аттестат зрелости, пошёл не на математический факультет, а прямиком — в иешиву. Отец, спасая сына от еврейской заразы, посодействовал чтобы его поскорей забрали в армию. Сколько издевательств претерпел правдолюбивый, думающий новобранец. Ну, никак не мог вписаться в гласный и негласный армейский устав. Однажды, его лежащего с температурой сорок градусов, старшина пытался поднять в строй пинками сапога.

Взвился в Володе инстинкт человеческого достоинства, набросился он на своего мучителя. А дальше или трибунал или диагноз психбольного. Вмешался отец, положили в психушку, и комиссовали. Всё шло своим чередом. Нашёл правдоискатель такую же, как сам, интуитивно ухватывающую суть, жену, сказал ей: «Иудаизм — истина». И она тоже приняла гиюр. Они подали документы на выезд в Израиль. Им отказали — времена были невыездные. В отличие от прочих отказников, эта семья вызывала особую ярость начальства госбезопасности; ладно, евреи — космополиты, а тут свои поднялись против советской власти. В Израиле оказались уже с двумя детьми. Сколько пришлось обходить опасностей, выворачиваться из капканов, когда уже зависал над ними топор, специально выпущенного из тюрьмы, уголовника.

Таких убеждённых иудеев, как эта семья, среди приехавших из России немного, особенно в нашем пролетарском районе Неве-Яков. Приехала тут одна мамаша и прямо с порога спрашивает: «Где тут церква?» Здесь в церкви кучкуются русские, а в Москве у Александра Меня — евреи. Сидели мы, «ихудим», в комнате-библиотеке отца Александра и слушали его проповеди. Хорошо говорил батюшка — завораживал, не то, что непонятно о чём бормочущие старики в синагоге. Я несколько раз заходил в большую синагогу на улице Архипова, подолгу вслушивался, пытаясь разобраться что к чему, ничего не понимал и уходил. Слова отца Александра о том, что «Евангелие в качестве религии духа, в отличие от механического свода повелений и запретов иудаизма, обращено к свободной воле, сердцу человека», я мог бы сейчас опровергнуть. О каком механическом своде законов может идти речь, если евреи первыми познали Единого. Именно о господстве духа говорили ветхозаветные пророки: «На сердце должно быть учение Господа». Указать бы мне ещё тогда батюшке на противоречивость его толкований. С одной стороны писал в своих книгах об иудаизме как о формальном законе, с другой — как о Библейском откровении. И вообще часто противоречил себе, иногда говорил, что Тора, или как он её называл, Ветхий Завет, мало внимания уделяет обрядовой стороне религии ибо «чистота, правда и милосердие — лучшие дары Господу», а иногда, наоборот, именно христианству ставил в заслугу отмену формальных запретов и обращение к свободной воле. При этом вспоминал еврейского пророка Йехэзкэйля, который возвестил свободу воли задолго до христианства.