Зэди Смит - Собиратель автографов

Иногда Алекс представлял, что будет, если взять всех «вечных студентов» в мире и положить их вдоль экватора цепочкой, ноги одного к голове следующего, — то-то было бы зрелище! То же — со слушателями всевозможных вечерних курсов.

— Десять фунтов, пожалуйста, молодой человек. Вместе со стоимостью проезда.

У Алекса не было десяти фунтов, и он протянул пластиковую карточку. После этого контролерша едва не проглотила собственные зубы, подняла ногу с «Последних дней Сократа» и проковыляла в другой конец своей конуры за неким механическим приспособлением. Щелкнула им, протянула Алексу квиток, он расписался, вернул ей, она поднесла квиток к карточке, Алекс улыбнулся. Она посмотрела на него с подозрением.

— Это — ваша?

— А? Разве что-то не так?

Она снова посмотрела на карточку, на подпись, еще раз на карточку и отдала ее Алексу:

— Не знаю, не знаю. Может, что-то с вами не так. Выглядите больным или типа того. Вот-вот упадете.

— Прошу прощения, Глэдис, вы что, врач? Или прорицательница? То есть — и прорицательница? Или я могу идти?

Она нахмурилась. Повернулась к следующему человеку в очереди. Алекс вытащил заветную бутылочку и стал пробираться к выходу.

На улице он сразу повернул налево, собираясь пробежать один квартал, снова повернуть налево и пойти прямо к месту проведения аукциона. Но он не учел уличной торговли. Не учел женщин. Солнце висело так низко, что их контуры вырисовывались очень хорошо. При виде них Алекс подумал о фигурках в старом китайском театре теней в Таньшане. Женщины безостановочно и быстро двигались. Такие красивые! Входили в магазинчики, звякая дверными колокольчиками, потом выходили, и так снова и снова. Изящные, легконогие, гибкие, словно кошки, забавы ради вышедшие на какую-то свою охоту. Между тем, как отоваривался Алекс, и тем, как делали покупки они, лежала глубокая пропасть: он ходил по магазинам только по необходимости, когда кончалась туалетная бумага или зубная паста, и то как из-под палки. А эти милейшие создания свое дело знали — любо-дорого посмотреть. И ничто на улице, никакая вещица или безделушка, не могло утолить их жажду выбирать и покупать, ничему не дано было остановить это бесконечное движение. Восторг да и только!

«Но я уже опаздываю», — испугался Алекс, посмотрев на часы. На нем был мохеровый джемпер, весь влажный от пота. Что же делать? Для начала он остановился посреди улицы, снял свое широкое пальто и взял его под мышку. Вынул из кармана крошечный блокнотик и вдавил в ладонь, готовясь делать заметки. А потом медленно пошел вперед, как всегда раздвигая встречных прохожих — это было его хобби — и разделяя для своего исследования, своей книги увиденное. Гойский тип. Еврейский. Гойский. Еврейский. Гойский. Гойский. Еврейский. Гойский!

Нет, не людей, не встречных — в этом не было бы ничего смешного, одни неприятные коллизии. Нет, он вешал свои ярлычки на другое. На движения рук. Модели обуви. Зевок. Одежду. Выговор с присвистом. Все это просто доставляло ему удовольствие. Друзья не могли понять почему. А сам он решил не задумываться над причинами. Ему хотелось глаза вынуть из глазниц и пришпилить к стене — от разных психо-, физио- и неврологических гипотез, включая дети от смешанных браков вдвое наблюдательнее, дети, выросшие без отцов, стремятся восстановить симметрию и становятся хорошими супругами и, особенно, мышлению китайцев присуща двойственность — инь и ян одновременно. Он просто создавал его, потому что создавал. Свой незаконченный манускрипт, который кто-то в один прекрасный день возьмет да и опубликует, под названием «Еврейство и гойство» — а в этом заключалась суть всей работы. Составлял его Алекс по всем правилам академической науки и издательского дела: с предисловием, эссе, сносками и комментариями — если хотите, как продолжение созданного в 1921 году труда Макса Брода «Язычество, христианство, иудаизм» [27] Макс Брод (1884–1968) — композитор и литератор, писавший на немецком языке. Был другом Франца Кафки, но не исполнил его завещания сжечь после смерти все рукописи, а, наоборот, отредактировал их и опубликовал. . Он также считал себя должником известного комика Ленни Брюса. Манускрипт включал несколько разделов, как-то:

Еда

Одежда

XIX век

Машины

Части тела

Песни Джона Леннона

Книги

Страны

Путешествия

Лекарства

В свою очередь, каждый раздел распадался на две части: еврейскую и гойскую, к одной из которых относился тот или иной предмет либо событие. В приступе религиозного фанатизма он с самого начала решил помечать каждую часть книги четырьмя буквами, именем Бога: