Юрий Вигорь - Арбат

— Братья! — сказал поэт-широкоформатник Валентин Сорокин, — надо поднимать русских писателей. Мне нравится идея Великого литературного крестового похода. Да, надо клеймить позором нуворишей, разворовавших страну, надо клеймить агентов США и Израиля в эшелонах власти и олигархов. Купцов прекрасный поэт и прекрасный выдумщик. Он талантливый организатор. Он даже больше политик, чем поэт. Но он продался евреям! Вроде бы, с одной стороны, он ярый патриот и защитник отечества, но, с другой стороны, посмотрите, кого именно он поднимает защищать отечество… Киндермана… Уткинсона… Пингвинова…

— Он поднимает всех! — воскликнул в приливе правдолюбивых чувств критик Примаков. — Разве у него есть возможность выбора? Разве клич его не предназначен для всех ушей? Разве он виноват, что евреи оказались… темпераментнее?

— Темперамент здесь ни при чем! — тоскливо вскричал прозаик Курощипов. — Какой к черту у Веллера темперамент… Да он засыпает на ходу. И у Севеллы вечно заспанный вид. Дело не в темпераменте… Их раскручивают! Издатели им платят сумасшедшие авансы. Они могут не думать о завтрашнем дне. А я второй год сижу на манной каше… У меня астения. На манной каше завянет любой темперамент!

— Это неправда, я тоже сижу на овсянке, — взъярился поэт Понедельников. — Но я творю, я всех мерзавцев выведу на чистую воду, я распетрушу Путина с его «Единством»…

— Тише, тише, братья, не будем спорить из-за мелочей, — сказал примирительным тоном Валентин Сорокин. — Может, я и перегибаю в своих оценках, но факт, что Купцов перехватил у нас инициативу. Это мы, истинно русские писатели, славянофилы, должны были написать роман «Рыжий бес» и «Семья». Мы должны стать арьергардом авангарда. Старые формы уже не работают. Мы должны изменить тактику и стратегию. Юмор и сатира — вот что должно стать нашим главным оружием! Мы слишком, слишком серьезны! И мне странно, почему Арсений Петрович, наш главный идеолог, давно не изменил приемов борьбы. Журнал «Честное слово» укачивающе амбициозен. Нужно оставить менторский тон. Неужели в нашем стане нет сатириков, нет юмористов, нет хохмачей?

— Я не могу позволить себе роскошь делать журнал скандальным, — мрачно пробурчал Арсений Ларионов, зло постукивая мундштуком папиросы о крышку письменного стола, заваленного пожелтевшими рукописями.

— А надо, Арсений, надо, — отчеканил, раздувая ноздри, поэт Понедельников. — Вы посмотрите, братья, сколько развелось юмористов в стане богемы… Севелла, эмигрировавший в Берлин, буквально завалил Россию романами. Он измывается над СССР. Теперь что ж… Теперь он стай храбрым… У этих новоявленных хохмачей хватает смелости топтать поверженную державу. Но они трусы. И Велдон трус! Они боятся писать о сегодняшнем дне! В этом их слабость. Я прочитал роман Севеллы «Моня-знаменосец». Признаться, я от него такого романа не ожидал. Это почти талантливо. Да. Я должен это признать. Он умеет смешить. И его семитомник придавил собой Москву. Он оккупировал все книжные лотки, вытеснил Личутина, Проханова, Бондаренко, Еременко… и даже такого мастера слова, как Гарий Немченко, совершенно забытого читателем.

— Понедельников прав, — встряхнул мочальными прямыми волосами прозаик Куковеров, известный в северных регионах деревенщик. В голосе его чувствовалась решимость гэкачеписта. — Мы уступили поле боя, уступили без единого выстрела, без единого укола пера арену сражений. А ведь и впрямь — что вытворяет этот эстонский еврейчик Веллер… Он уже наклепал десять томов. Его несет…

— Одиннадцать, — поправил глухим безликим голосом поэт Никифор Грач, одетый в мешковатую оранжевую итальянскую кофту. — А к осени, как заверил телеведущий Молчанов, выйдет его двенадцатитомник.

— Ну вот! Не успеваешь за ним и считать, — ревниво вздохнул Куковеров, лохматя загорелой, натруженной на даче рукой свою шикарную шевелюру. — Да, братья, он прочно захватил нишу смехача. Но он послабее Севеллы. Севелла мудрей, Севелла опасней. Но Веллер тоже прочно оккупировал все московские лотки.

— И не только московские, — сумрачно улыбнулся Никифор Грач.

— Не знаю, что и сказать, — натужно засмеялся Арсений Ларионов, скосив брови. — Я пробовал читать его роман «Самовар» про Кубу… Прекрасное снотворное. И предисловие отменное: как плохо ему и его дружкам жилось при социализме… Может, я склеротик, но я не припомню ни одного его рассказа, ни одной повести в отечественных журналах восьмидесятых. Да и сейчас его журналы не печатают… Он пекарь! Он индустриалист. Он работает под чей-то заказ. И, может быть, это государственный заказ.