Роланд Харингтон - Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

В автобиографической легенде самозванца, которая муссируется в малотиражных газетах, продающихся у входа в метро, фигурирует традиционный набор сюжетных ингредиентов: загадочные знамения, секретные рукописи, мудрые провидцы и верные слуги. Фантазии Харингтона могли бы позавидовать барон Мюнгаузен и Ион Тихий. Я сам несколько раз был свидетелем того, как профессор пленял столичных интеллектуалов рассказами о романе Екатерины Великой с одноногим восьмидесятилетним адмиралом Гиацинтом фон Хакеном, положившим начало династии Романовых — Хакенов — Харингтонов. Следует отметить, что в зависимости от случая иногда у адмирала отсутствует левая нога, иногда — правая.

Так или иначе говорит Харингтон без умолку, всегда и всюду, в обществе и наедине с собой. Его застольные, салонные и уличные высказывания, постоянно записываемые им на диктофон, представляют собой своего рода семантические мозаики. Тут и истории о бесчисленных российско-тевтонских предках профессора, покрывших себя славой в политической, военной, научной и светской сферах. И версии о героических драках на трех континентах. И репортажи о любовных успехах среди представительниц всех классов общества. Эти небылицы излагаются на своеобразном идиолекте, в котором крутой слэнг соседствует с изящными риторическими периодами, и чуть ли не в каждое предложение вкраплены слова и фразы на одном из дюжины индоевропейских языков. Автор двух десятков книг на совершенно несвязанные между собой темы, Харингтон не только фантастичен, но и фрагментарен. Его монологи — он скорее декламатор, нежели собеседник — состоят из множества дискретных кусочков информации, не обязательно друг с другом соотносящихся, а тем более с действительностью. Подобно песням его любимой группы «Любэ», профессор соткан из цитат. В одежде, поведении и, самое главное, речи он ориентирован на «узнавание» со стороны своей публики. Да Харингтон этого и не скрывает, охотно называя себя «ходячим текстом» и «открытой книгой».

Излагаемые профессором нелепости бывают не только лексического и логического, но и нравственного порядка. Он в равной мере гордится прадедушкой, служившим в Великую северную войну в российском флоте, и дядюшкой, служившим во Вторую мировую войну в войсках СС. Он обещает восстановить самодержавие, но клянется, что предлагаемая им политическая система будет «до демонизма демократична».

Меня тревожит чувство, что на сегодняшний день этот человек в российском контексте эмблематичен. Что-то в нашем обществе, в нашей психике влечет нас к такого рода «сюру». Трудно представить себе другого политического деятеля, который сумел бы объединить вокруг себя фигуры столь непохожие, как помпезного публициста М. Е. Пеликанова, патриота-собаковеда В. А. Варикозова, московского махатму Г. Т. Водолея, а также ряд каких-то совсем уж сомнительных и даже страшных личностей, вид и повадки которых заставляют вспомнить Федьку Каторжного Достоевского.

Смущает и то, что Харингтон сумел привлечь на свою сторону некоторых церковных деятелей. Среди них назовем отца Спартака Весталкина и епископа Герундия Пельшеградского. Впрочем, оборотистый священник, наладивший у себя в приходе коммерческое производство святой минеральной воды, и достопочтенный архиерей, ризы которого оттопыриваются от скрытых под ними гебистских погон, все-таки представляют собой исключение среди черного и белого духовенства. Один из русских мыслителей прошлого определил Церковь как «собрание человеческих совестей», о чем невредно было бы вспомнить не только карикатурному императору Роланду I, но и всем нам.

Если наша страна больна и американский претендент на престол — симптом ее болезни, то хочется думать, что недуг этот все-таки не смертелен. Роландисты шумят и суетятся, но на сегодняшний день они представляют собой ничтожное меньшинство. Конечно, во многих отношениях Харингтон глубоко русское явление. Об этом говорит бесшабашность, с которой он подвизается на стезе самозванства, как раньше на стезе славистики. Салонный враль и балагур, он любит компанию, выпивку, женщин. С ним всегда весело! Каждый хепенинг, который он устраивает в гостиных и ресторанах двух столиц, каждое его слово и действие исполнено тотальной иронией, литературным озорством, демонстративным выворачиванием смысла наизнанку. Означающее становится означаемым, кавычки довлеют над фразами и предложениями, и все обращается даже не в шутку, а в нонсенс. Профессор колесит по России, паясничая и зубоскаля, подобно некоему Хлестакову двадцать первого века. Но осторожно! Существует шанс — сколь бы невелик он ни был, — что карнавальный ремейк самодержавия, предпринятый Харингтоном, может привести к пролитию большой крови.