Передо мной открылась перспектива стать рок-звездой, но я продолжал чувствовать сильное влечение к матушке — русской литературе. Едва поступив в университет, выучил наизусть весь роман «Евгений Онегин» в английском переводе Набокова. Я мог часами читать мудреный вариант шедевра на студенческих вечеринках, что часами и делал.
От избытка молодецких сил начал заниматься боксом в суперсреднем весе. На мои поединки стекались спортофилки с глазами грешниц, срочно приходившие в волнение при виде чужой крови и моего пота.
— Roland, bumaye! [51] Роланд, убей его! (лингала)
— скандировали спортофилки, вдохновляя меня еще на один нокаут.
Опытные тренеры предлагали мне пойти в профессионалы, но я очаровательно отнекивался, ибо продолжал быть фанатиком вашей-нашей словесности. Ей я хотел посвятить все свое будущее профессорство. Кроме того, объяснял я, кодекс джентльменства диктует, что золотая кость дерется не за деньги, а бесплатно.
— Но вы могли бы тягаться с самим Мохаммедом Али! — твердили тренеры.
— Конечно, это так, но меня ждет иная слава, — отмахивался я.
Я получил диплом бакалавра 8 июня 1978 года — в день, вошедший в анналы русской литературы. В Гарвард приехал Солженицын, чтобы выступить перед нами с речью. Получилось так, что мне попалось место прямо напротив трибуны.
С самого начала между мной и писателем установился контакт. Когда Александр Исаевич сказал, что рад возможности приветствовать 327-й выпуск нашего университета, я зарукоплескал, да так громко, что он сделал паузу и внимательно посмотрел на меня. На всем протяжении речи я кивал, хмурился, вздыхал, прикрывал глаза, реагируя на его слова. Солженицын то и дело косился в мою сторону. Между нами шустрили флюиды. Чувствовалось, что мое присутствие в зале вдохновляет писателя. И действительно, гарвардская речь стала сенсацией года, а то и десятилетия!
Так началась моя флюидная связь с Александром Исаевичем.
Через месяц-другой я поступил в аспирантуру. Мой выбор пал на Колумбийский университет, который находится в центре Нью-Йорка. С тех пор как я там в детстве увидел «Rockettes», этот город был мне особенно мил. Кончил аспирантуру экстерном, ибо профессора защитывали мне год за три. Диссер был как бисер!
Свою педагогическую деятельность я начал в приватном женском учебном заведении по названию Hymen College. Я был единственным мужчиной на сотни миль вокруг (колледж находился в горах Идаго), отчего в вузе происходили конфузы. Каждое утро влюбленные в меня студентки выстраивались у двери в мой кабинет, чтобы поцеловать ей ручку. Целовать меня они не смели, ибо это противоречило уставу колледжа. А я лишь смотрел на них сквозь замочную скважину и делал науку. Днем с огоньком преподавал, а ночью занимался литературным сифилисом, творя из диссертации монографию. Вскоре моя книга «Veneral Diseases in the Russian Novel» [52] «Венерические болезни в русском романе» (англ.).
вышла (много)тысячным тиражем в издательстве St. Martyr’s Press. Обо мне заголосили слависты Америки.
Так ко мне рано, но резво пришла слава.
Я продолжал строить карьеру, печатая книгу за книгой, прыгая с места на место. Через год переехал в Hamartia College, в какой-то из Дакот, еще через два — в Rictus College, в какой-то из Каролин. Но куда бы меня не заносили зигзаги научной карьеры, я сиял как интеллектуал.
В конце прошлого века меня пригласили в Мадисонский университет. За несколько месяцев я полностью перестроил его славянское отделение, повысил студенческую успеваемость на 12 %.
Тут-то меня и прельстила будущая жена, и в романе моей жизни началась новая, трагическая глава.
Женщина, с которой я расписался, едва не разбила мне жизнь. Эта коварница — как сейчас помню, ее звали Сузан — училась у меня на семинаре по русской философии, где обладала лучшими ножками. Она положила на меня глаз уже в первый день семестра. Поняв, что одной смазливостью меня не совратишь, прелестница решила блеснуть старательностью. На занятиях первой поднимала юбку, чтобы ответить на вопрос профессора! Но я был стоек и даже не моргал, когда ее икры искрились у меня под носом.
Тогда красотка решила соблазнить меня хитростью.
В тот роковой день Сузан сидела на стуле как-то особенно возбужденно. Она то поправляла прическу, то ворот платья, и грудь ее вздымалась выше, чем обычно.
Пока она ерзала, я объяснял студентам про влияние Ницше на Горького. Только я сказал: «Идеи автора „Also Sprach Zaratustra“ [53] «Так говорил Заратустра» (нем.).
оставили свой след на внешнем облике Максима, позаимствовавшего усы у Фридриха», — как декольте девушки зашевелилось, и из него выползло что-то пестрое.
Читать дальше