Здесь, в американском Вавилоне, я впервые познал порыв страсти.
— I’m in love with the Rockettes, [45] Я влюблен в хористок ансамбля «Рокетс» (англ.).
— поведал я приятелю.
— Me too, [46] Я тоже (англ.).
— крякнул тот.
В шалостях и шастаньях прошли годы. Увы, после окончания школы мы потеряли друг друга из виду. Я поступил в Гарвард, Пирс — в Принстон. Впоследствии я с удивлением узнал, что друг стал членом демократической партии и в начале восьмидесятых даже демонстрировал против угрозы ядерной войны. Кто мог предположить, когда мы обменивались неприличными карточками с портретами бейсболистов, что Пирс пойдет наперекор нашим классовым интересам?
* * *
Кстати, мой отец был крупным реакционером. Разогнал профсоюз на семейной фабрике, голосовал за Голдуотера в 1964 году. Чопорный, хладнокровный человек, он был озадачен своей эмоциональной славянско-тевтонской супругой. И действительно, у них было мало общего, кроме пары детей, замка в Кембридже и многомиллионного счета в банке.
Хотя папан и матушка прожили вместе недобрых тридцать лет, за все это время они разговаривали друг с другом раз десять. Одна из бесед имела место в конце шестидесятых годов, когда наша семья впала в финансовый кризис. Я сам был маленьким, но внимательным свидетелем этого диалога.
Если помните, в своем желании помочь знакомому ботанику, изобредшему помесь винограда с картошкой, папан пустился в агрокультурный промысел. Он основал фирму «Grapato Hybrids» и вложил туда всю харингтоновскую фортуну. К сожалению, безуспешно: ни Maxime’s, ни Макдоналдс не захотели включить муторную мутацию в меню. Семья начала беднеть, что привело матушку в недовольство.
Несколько раз отец пытался выбить на фруктовоовощное дело кредиты у бостонских финансистов, но безуспешно. Как-то вечером матушка подкараулила его в вестибюле.
— Явился-таки наконец, — процедила она при виде переступающего порог папана. — Интересно, где это ты шлялся?
— Дорогая, у меня была встреча в Second Bank of Massachusetts…
— Тоже мне бизнесмен нашелся, — с презрением перебила его матушка. — Хоть бы любовницу завел себе, что ли, вместо того, чтобы ходить по чужим офисам и транжирить наследство Роланда.
Тут она ласково погладила меня по головке.
— Дорогая, я бы предпочел, чтобы ты воздержалась от обсуждения наших взрослых проблем перед мальчиком.
— Не смей отдавать мне приказы!
— Позволь поставить тебе на вид, что, возвышая голос, ты ранишь психику нашего ребенка, Роланда, которого в настоящий момент держишь за руку, — педантически произнес папан.
— Нашего ребенка, говоришь? О, слепец! Ты даже не понимаешь, как тебе повезло, что такая умница, такая красавица твой сын.
— Дорогая, я не понял твоей реплики.
— Он, видите ли, не понял! Сейчас объясню. Помнишь садовника Гастона на нашей вилле в Биаррице? Брутальный брюнет, атлет, мог бы в кино сниматься. Он всегда на меня смотрел определенным образом.
— Ты имеешь в виду небритого иностранца, который копался в наших цветочных клумбах? Дорогая, ты наверное шутишь: этот невежда едва мог два слова связать на своем собственном языке.
— Могу тебя уверить, что пленил он меня отнюдь не своим лексиконом.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу сказать следующее. Летом 1960 года я начиталась Д. Г. Лоуренса, вышла в сад погулять — и, если бы не чистота моей души, сейчас перед тобой стоял бы маленький сюрприз. — Матушка снова погладила меня по головке.
Отец надел очки и приблизил сухощавое лицо ко мне.
— Могу сказать, что Роланд похож как на меня, так и на моего отца Роланда Герберта Спенсера Харингтона III, — заключил он.
— Ах ты американское чучело, — запела мать суровым сопрано, — ты никогда не слушаешь, что я тебе говорю. Так вот, запомни: Роланд весь в меня. Он вылитый фон Хакен. Как, кстати, и моя Пинелопи.
— Это что, еще одна инсинуация?
— Ага, испугался! Помнишь шофера Рене, который каждое утро возил меня в «Galeries Lafayette»? Шикарный шатен, спортсмен, мог бы в Олимпийских играх участвовать. Как он любил подсаживать меня в наш «Бентли»! Ты должен благодарить Бога, что у твоей жены есть нравственные принципы.
— Гм.
После этой беседы я возмужал. У меня открылись глаза на родительские сношения, на состояние семейных финансов. Теперь я понимал, почему антиквариат в замке исчезает, а прислуга редеет.
Но как верны самим себе бывают люди! Папан продолжал исповедовать правые взгляды даже после того, как потерял последний миллион и нам пришлось переехать в понурый пригородный дом, где соседом справа был адвокат, а слева — врач. Дом представлял собой кирпичный кубик. В нем было лишь две ванных комнаты! Однако, несмотря на жизнь в стесненных обстоятельствах, папан продолжал протестовать против Мартина Лютера Кинга, обзывать братьев Кеннеди коммунистами и вообще вовсю витийствовать, хотя большей частью наедине с собой. Он скончался от радости, когда в 1982 году курс нью-йоркской биржи достиг отметки 1000.
Читать дальше