Григорий Ряжский - Муж, жена и сатана

Кирка был, скарпел был, кувалд был, малаток был болшой и болшой тижолай. Мы бил силно, долго бил и дырка делал за стенка этот тот. Барод белий дырка тот хадыт и мы хадит с ним туда. Там опят пустой никого не был, мусор не был, лопат не стоял, мокрый тоже не был. Сухо был. Темно был. Лампочка свет опят не был. Лиова опят фанар зажиг и по стенка сматрет давай. А на последний стенка двер большой, красывий двер, замок двер. Барод белий гаварыт нам, Турсун и Турдым, бей тут, бей по двер, вход ламай савсем на… И слов гаварыт нехарошый. А толка видим мы, барод как болной, глаз дурной, туда-суда бегат и рук его много трясти брало, как сам балница тепер лежат нада.

А двер этот тот совсем ни тижолай для бит и открыват. Два раз балшой малаток Турсун кувалды, три раз другой малаток Турдым, и двер этот тот падат совсем. Падат и пол лежат.

И опят пустой никого не был: мусор не был, лопат не стоял, мокрый тоже не был. Сухо был. Темно был. Лампочка свет опят не был. А барод белий фанар опят зажиг и светит стенка. И видит мы, Турсун и Турдым, коробк стоят, сем коробк, балшой как огромнай, рядок как на парад. Мы черз двер лежачий переноск лампочка свет дават балшой. О, Аллах! Гроб! Сем штука гроб тижелий, камен делан, мирамар делан, гиранит делан, залатой букв писан верх кришка каждый гроб этот тот.

Мы, Турдым и Турсун, колен падат, Аллах молытв гаварыт.

«Аллахумма инна настагыйнукя уа настагъфирукя уф настахдикя уа нуэмину бикя уа натубу иляйкя. Уа натауаккялу галейкя уа нусни галейкяль-хайра уа нахлягу уа натруку ман яфджурук Аллахумма иййякя нагбуду уа лякя нусалли уа насджуду, уа илейка насга уа нахфид нарджу рахматакя уа нахша газабак. Инна газабакя биль-куффари мулхикъ…»

А Лиова улибк делат и сказат нам, что с молитва на устах, с работа на руках. И по гроб парад ходыт. Одын гроб до конец не пришол, на место встал и гаварыт нам, Турсуну и Турдыму, двигат надо, братки мои, и палец паказыват на этот тот гроб.

Ну мы с коленка поднимат и кришка мирамор сторона толкат. А на кришка букв залатой «Бахрушин Александр Алексеевич, 1823–1916».

А толка не хадыт кришка тижолай. И барод белий тоже талкат памагал вместе. И паехал кришка мирамор этот тот гиранита к сторона. Мы, Турсун и Турдым, сматрет туда ни стал на мумий, сторона ушол, а Лиова стал, фанар зажиг и стал. А потом в гроб этот тот улез и назад пришол толка с груз рука, чимадан с ручка на защелк. Раскрыват и смотрет туда. Потом закрыват и гаварыт нам двер абратно ставит харашо нада, стенка, какая кувалды бил закрыват тоже нада, цемент брат нада и кирпич брат нада, другой ден на машина привозит будет и кончать нада вся работа.

Другой ден не обманыват белий барода, мы цемент, кирпич разгружат, кладка делат, двер назад ставит. Лиова денги дават за работа, болше чем ранше гаварит. Хороший человека белий барода, толка мы, Турсун и Турдым, не видат его болше ни одын раз савсем…»

Письмо это, пришедшее с адреса электронной почты DUSHA@GOGOL.NET, стало последним в переписке Гуглицких с Николаем Васильевичем Гоголем. Текст письма гласил:

«Мои драгоценные! Княгиня Аделина Юрьевна и Лёвушка!

Нет слова другого, какое так же могуче и надрывно вырывалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и трепетало, как метко сказанное русское слово. Так вот скажу, не кривя душою моей, что истинно нет такого слова у меня теперь, как и не имею и любой фантазии выразить неизмеримую ничем благодарность к тому, что сделали вы для упокоенья несчастной души моей.

Знаю доподлинно, что оторвусь от грешной земли нашей в самые ближайшие часы, как только вы, дражайшие друзья мои, предадите череп мой земле, у дома Толстых на Никитском бульваре, как вы и обещали мне поступить. Дней и часов, проведенных мною в вашем гостеприимном доме, в общенье и беседах с вами, уж никто и никогда не изымет из нетелесного сердца моего, из самой теплой и затаенной середки мыслей и чаяний моих об вас и об ваших ближних. Я буду неустанно молиться за всех вас и памятью моею буду вечно оставаться подле вас — хочу, чтоб знали вы это обо мне, родные мои и любимые друзья.

Просьбу вашу, Лёвушка, сделаю мольбой своею и не стану помышлять даже, что не будет услышана она…»

— Это он про какую просьбу, Лёв, я не поняла? Я чего-то не знаю? — удивилась Аделина, оторвавшись от экрана.

— Да-а… — отмахнулся Гуглицкий, — ну просто намекнул ему, что типа имею нижайшую просьбочку одну.

— Это какую еще просьбочку? — подозрительно глядя на мужа, осведомилась Ада. — О чем? Чтоб рыцаря тебе вернул? Конфисковал у Шварика и бандеролями оформил отправку с неба малой скоростью, отдельными доспехами? Вместе с кортиком Арвида Яновича?