Джон ОФаррелл - Это твоя жизнь

Однако мое выступление в прямом эфире и последующие разговоры о случившемся произвели конфуз, и агентство приостановило кампанию банковской рекламы. Оказывается, банки весьма щепетильны и не хотят, чтобы их ассоциировали с мошенничеством. Рекламщики были в ярости. Мне даже пригрозили судом, но быстро поняли, что это только раздует скандал. Вскоре началась похожая рекламная кампания с вратарем из премьер-лиги, но сначала представители агентства побывали на матче и проверили, действительно ли он стоит в воротах и умеет ловить мяч. Мне к тому времени выплатили за рекламный ролик чуть больше двух тысяч фунтов, а после гала-концерта я не получил ни пенса. Да и не больно-то мне и нужен был этот дурацкий водный мотоцикл. Зато теперь я действительно больше чем когда-либо хотел помочь Нэнси.

Я сто раз прослушал запись, как она плачет и рассказывает о Тамсин. Что-то в ее голосе подсказывало мне: «Не знаю, может, тебе уже все это неинтересно, но я на всякий случай решила сказать…» Голос у Нэнси был такой печальный, словно я ее предал. А что она почувствует, когда узнает, что я еще и врал всем целый год?

Не дозвонившись до нее в тот вечер, я позвонил на следующее утро Крису, и мы с ним долго обсуждали случившееся. Он видел мою декламацию на сцене «Палладиума» и был поражен. Он слышал мое публичное признание и мое объяснение, почему я отказался от статуса знаменитости и всего, что за этим стоит. Я рассказал ему, каким идиотом был, соблазнившись самоварным золотом славы, и понадеялся, что он примет мои оправдания. Крис все твердил:

— Все верно, но ведь это потрясно! Ты про нас сказал по телевидению! Мы же теперь знаменитые!

— Вообще-то я тебе другое пытаюсь втолковать…

— Ну да, но мое имя по телевидению, перед всей публикой! Это же круто!

К несчастью для меня, Нэнси гораздо лучше поняла, почему я чувствую себя виноватым. Похоже, она была полностью согласна, что только так я и должен себя чувствовать. Когда мне наконец удалось дозвониться до нее, мои сбивчивые оправдания шли совсем не по сценарию. Если произносишь раскаяние типа: «Наверное, я всех подвел», то ожидаешь, что друг в утешение скажет: «Да ладно, не говори ерунды, никто так не считает…»

Но Нэнси сказала:

— Вот именно.

Потом я пробормотал:

— Но ведь мы все иногда делаем глупости.

И она ответила:

— Но не такие.

Голос у нее был очень подавленный.

— Извини, Нэнси, я действительно сожалею. Ты на меня так сильно разозлилась?

— А чего ты ожидал, Джимми? Ты всем нам наврал. Пытался сразить своим блефом, а теперь удивляешься, что друзья обиделись. Если бы ты с нами поделился секретом, все было бы иначе. Нас-то зачем обманывать? Мы же не журнал «ОК!» и не ведущие дневного шоу. Зачем на нас производить впечатление?

— Я просто хотел добиться успеха. Хотел, чтобы меня заметили.

— Мы тебя больше замечали, когда ты крутился рядом, недоумок. Мы тебя всегда замечали. Я тебя всегда замечала. Когда я увидела ту статью в «Санди таймс», я заметила, что ты чересчур серьезен, а у тебя всегда очень серьезный вид, когда ты врешь. Я заметила, что ты избегаешь смотреть в глаза, когда говоришь, будто тебе надо ехать в «Комеди Стор» или что ты играл в эстрадных клубах в Штатах. Я каждый раз замечала, когда ты туманно изъяснялся или менял тему. Я-то всегда тебя замечала.

— Так ты все знала?

— Я просто знала, что ни одному твоему слову нельзя верить, вот и все. Что ты мне врешь. Но я не думала, что ты такой врун. — И она повесила трубку. Выходит, не так-то просто ее провести, когда дело касается серьезных вещей.

Услышав злой и разочарованный голос Нэнси, я понял, что все мои корабли в Сифорде сожжены, а в Лондоне мне тоже жизни не было. Мираж моей славы растаял, и я остался ни с чем. У меня не только умыкнули личность и смысл жизни, хуже того, испарился слепой оптимизм, что однажды я стану хоть кем-то. Иссякла, наконец, несгибаемая вера в грядущий успех, питавшая меня столько лет.

В холле педикюрного кабинета на столике лежит журнал «Ноги сегодня» — считается, что пока ждешь в очереди на удаление бородавок, захочешь узнать последние новости из мира ног. В парикмахерской на столе лежит журнал «Волосы», — очевидно, тебя интересуют волосы, а иначе чего бы ты пришел стричься? Но какой журнал положить в зале ожидания Джимми Конвея? Газету «Еще не знаю»? Еженедельник «Не могу решить»? Журнал «Что толку»? Дело даже не в том, что у меня не было карьеры. У меня не было чувства цели. Насколько мне известно, я единственный, кто стал знаменитым благодаря тому, что не был знаменитым.