Владимир Маканин - Река с быстрым течением

Они шли по тропе гуськом.

— Что с отцом-то? — спросил Василий.

— А?

— С отцом, спрашиваю, что?

— Кончается ваш отец! — Старик сердито крикнул.

— Не может быть.

— За свои годы я здесь поносников насмотрелся. Вот-вот бредить будет. И ладно, если еще день-два протянет…

— Умирает? — Парни растерялись.

Аполлинарьич вдруг несколько оживился:

— Отец ваш, кстати, много работал, честно работал — он помрет, а его дети и дальше здесь потрудятся! — может, останетесь?

— Нет. — Парни были едины.

— Жаль. — Аполлинарьич покачал головой. — Ну хоть останьтесь на день-два, пока помрет, — все-таки родные, а? Все-таки не чужие руки глаза ему закроют, не чужие руки закопают в землю…

Но Георгий разгадал маневр старика:

— Остаться на день-два?.. А вертолет следующий только через год прибудет — э, нет, дедуля, ищи других!

Старик прошептал:

— С-собаки!

Тщательно спрятав берданку в фургончик, забросав ее тряпьем, с сердцебиением и остаточной дрожью в руках, Аполлинарьич поспешил к котлу, чтобы поесть неостывшего кулеша, — в суете старик еще не обедал.

Парни посовещались, они стояли в пяти шагах от Павла Алексеевича и склонившегося над ним Томилина. Они говорили негромко. Андрейка предложил: может, возьмем отца с собой, там его, может, подлечат?.. «Взять с собой?» — Георгий призадумался. Он отбросил окурок и направил шаги к Павлу Алексеевичу, чтобы потрогать ему лоб.

Василий возражал Андрейке:

— В больницу?.. А возни сколько — а ты знаешь, скоро ли мы его туда устроим?

— Не знаю.

— То-то. Меня, однако, баба ждет, дни считает, — баба — это не жена, она взмылку устроит!

Георгий подошел и фыркнул.

— Да и брешет старикашка. Чтобы наш отец загнулся от поноса — да быть этого не может, наш отец могуч…

— И я про то. Старая блоха брешет — заманить хочет. Спит и видит, чтоб вертолеты без нас улетели.

Первый вертолетчик как раз закричал издали:

— Эй, вы!.. Время лететь!

— Идем, идем!

Прощаясь, они легонько похлопали отца по плечу, Андрейка, метнувшись, склонился к лежащему, поцеловал, — и, нагоняя друг друга, они, трое, помчались к вертолету. Они успели. Как только они ввалились в салон, вертолет взмыл. Второй вертолетчик ходил и пинал ногой выеденную консервную банку, у него до вылета оставалось еще час-полтора.

— Полетим, — уговаривал Томилин Павла Алексеевича.

Горестно и надрывно Томилин ругал его сынов, ругал (одно к одному) тайгу, высосавшую соки, и вообще такую-сякую жизнь, он твердил, что не хочет бросить и не бросит Павла Алексеевича в беде, — что там ни говори, а ведь они как братья.

— Ты да я, нас двое, — повторял он, — не могу же я тебя бросить, Павел.

— Не долечу я.

— Долетишь. Я помогу… Мы вернемся в большой город.

Павел Алексеевич слабо улыбнулся:

— А как же нехоженые травы и земли?

— Какие там земли, хватит об этом!.. Мы старики, Павел, нам о душе думать пора.

— Да…

— Долетим, Павел… Помогу. Не такой уж я слабосильный — ты меня еще оценишь.

Томилин говорил, был он очень худой, качался, но затем впалые щеки Томилина поплыли и совсем отодвинулись в сторону — Павел Алексеевич бредил. Начался жар, Павел Алексеевич горел, а ему казалось, что вокруг тень и прохлада тайги.

Ему не привиделись ни великаны, ни карлики, ни старенькая седая мать. Взамен ему привиделась холодная горная долина, привиделось, что он белая бабочка и что он летит на ту сторону плато, а дети неутомимо преследуют его с сачками. Их были десятки и сотни, его детей, — сыны-школьники в ученической мешковатой форме и подростки-девочки в платьицах, они размахивали гибкими сачками и гнались за белянкой, со свистом рассекая сачками вокруг нее воздух.

Томилин, склонившись над ним, повторял:

— Мы никому не нужны. Мы постарели, Павел, не можем больше скитаться и вкалывать, мы отдали свое… — Томилин впал в негромкий пафос. — …Это мы построили поселки, это мы обжили все эти болота — нам надо отдохнуть, Павел.

Джамиля плакала — она накурилась и в неспокойном кайфе сидела рядом, почесывая щеку глиняной короткой трубкой. Поодаль Аполлинарьич с ровным таежным аппетитом доедал кулеш. Он брал свежий привезенный хлеб, кусок за куском, и безостановочно черпал из котла ложкой. Павел Алексеевич вдруг вытянулся. Павел Алексеевич стал громко стонать, потом стих. Он умирал.

Томилин понял, заплакал. И Джамиля плакала рядом, вертя в руках трубку.

Второй вертолетчик закричал: