Джойс Оутс - Дорогостоящая публика

Нада: «Скажи, Надя! На-дя!» — она симпатично вытягивает губы. Нада вся сияет, вся искрится любовью ко мне, своему сыночку. Остается тайной, чем это вызвано. Кто его знает! Очередная ссора с Отцом? Фраза, брошенная кем-то где-то в гостях, содержащая сомнение относительно «материнских чувств» миссис Эверетт? Случайный взгляд на мое бледное, все в красных пятнах, пастозное лицо? Брошюра на столе в приемной у врача, озаглавленная «Испытываете ли вы подсознательную враждебность по отношению к собственному ребенку?»

Для меня многое загадка.

Нада укутывает меня, несет в машину; нет, сегодня она меня не бросит, не оставит ни на секунду, это исключено! Сегодня мы с ней «закадычные друзья». Мы «не расстанемся никогда» и «будем все друг дружке рассказывать». В восемь лет я еще плохо представлял себе, какой огромный мир простирается за пределами нашего пригорода, потому я даже и вообразить не мог, какой огромной привлекательностью обладает каждая частичка этого мира для Нады. Тогда я был, к счастью, наивен. В тот день она везет меня в местный магазин для гурманов и накупает всяких изысканностей из китайской, малайской и венской кухни, все упаковано в изящные белые пакетики, сквозь которые совершенно не просачивается жирновато-водянистая сукровица, вечно пропитывающая покупки, приобретаемые во всяких плебейских магазинах, которые Нада терпеть не может. А здесь ни единого красного пятнышка. Все чистенько. Нада везет меня в библиотеку (не ту, другую, невинное заведение с крикливой доской объявлений, оформленной, видно, ко Дню Всех Святых; на оранжевых листах значится: «5 ноября: Собрание местного Литературного общества. Тема дискуссии — „Как следует относиться к поэзии битников“»). Библиотека симпатичная, ах, как я люблю библиотеки, все и всякие, этот приют для убогих, не способных двигать ногами под музыку; для коротышек, прыщавых, невротиков, жирных, тощих, очкариков, астматиков… Утверждаю, что флирт в библиотеке случается редко, хотя Наде далеко ходить в поисках приключений не приходилось. Здесь редко случаются стычки — как физические, так и словесные. Библиотеки существуют для таких, как я.

Ах как прекрасны, как пронзительны случайные библиотечные встречи — с их почтительно-приглушенным тоном, с их серьезностью, наполненной аскетизмом и почтительностью, чему не могут не поддаться даже самые легкомысленные из дам, — как все прекрасно! Вот у той самой доски объявлений останавливается поговорить с Надой некая дама в бархатно-пушистом бледно-лиловато-голубом берете, дама лет сорока, красивая, моложавая, в перчатках, в изящных туфлях, с милой улыбкой.

— Мы будем вам так признательны, так признательны, если хоть разок заглянете на заседание нашего Общества, — шептала эта леди. И, кивнув на оранжевое объявление, добавила: — Мы, разумеется, в этом дилетанты, но буквально обожаем читать. Мы все без ума от литературы. Особенно от современной. Хотя не только, конечно; ведь существует классика, которая бессмертна. Скажите, не могли ли бы вы как-нибудь выступить у нас и рассказать о своем творчестве? Прошу вас, обдумайте наше предложение, вы нас так обяжете! В будущем месяце моя очередь выступать с докладом. Моя тема — итальянское Возрождение, а это так сложно. Страшно представить, как я выйду перед всеми, но стоит мне начать, я, разумеется, забуду все свои волнения…

Вот радостная Нада ведет меня в цветочный магазин, где покупает дорогие цветы для званого вечера или чего-то там еще, ожидающегося у нас в доме, а молодой пижон за прилавком пялится на нее с тайным подобострастием, с тем завистливым восхищением, как только и может смотреть на красивую женщину женоподобный представитель противоположного пола. И я все это вижу, и не только это. Подобные воспоминания приходят, когда я нездоров, — тогда прошлое, сколь бы ни было оно печально, заманивает меня в западню. Но вот Нада увлекает меня дальше, и теперь это салон красоты «Эльдорадо», куда детей водят редко, а если приводят, им приходится в скуке коротать время, расхаживая взад-вперед по проходам между кресел. Приходится всем — но не мне, Ричарду, послушному астматику Ричарду, покорно готовому торчать на венском стуле в безопасном месте и глазеть по сторонам. Что за чудо этот салон красоты «Эльдорадо»! (Интересно, существует ли он до сих пор?) Представьте себе буйство розового плюща в сочетании с изысканной позолотой, грозди глянцевых лепных цветов, украшающие верх гипсовых колонн. Представьте, что звучат нежные, приглушенные мелодии, исторгаемые как бы самой атмосферой салона. Представьте множество дам, снующих с сигаретой туда-сюда. Их волосы накручены на розовые бигуди, похожие на большие катушки. Представьте потаенные ниши, отделанные позолотой, с табличками, на которых буквами в стиле барокко выведено: «Зал окраски», «Зал педикюра», «Парики», «Электролиз». Оглянитесь, какая вокруг красота — зеркала в резных рамах, черные фарфоровые раковины, высокие кресла, кушетки, огромные позолоченные пепельницы. Вот она, оборотная сторона общедоступного рая жительниц предместья — вот они, кулисы, уборные того самого театра, где творится прекрасное.