АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ - Газогенератор (Части 1-3)

– Ну что, бабка, просралась!?

– Да, молодой человек, спасибо.

– Вот не хер тебе делать – сидишь дома, дура старая, не двигаешься. Хоть бы дачку завела. Работаешь хоть где, или только на пенсии бездельничаешь?

– Да работаю пока… Я академик-историк, замдиректора Эрмитажа по науке… – бабка скромненько ему в ответ.

Кстати за этот же случай ему кликуху и прилепили, а ведь он сейчас профессор-проктолог. Вот что имя делает – назвали Шуру «ректумом», прямой кишкой по-латыни, и в проктологи вывели! Правда тогда, на первом курсе, Шура был ещё тот профессор… Как-то заставили его оформить титульный лист истории болезни. Как раз поступил на терапию солдат с воспалениём лёгких. Он чёрный был, в смысле настоящий негр. Наверное, мамка в студенческие годы нагуляла, хотя тогда такое было редкостью. В смысле русские негры, а не гулять. Так вот ему Шура в истории болезни так и поставил главный диагноз «русский негр», а в сопутствующую патологию уже записал воспаление. Доцент это увидел, начал смеяться и Ректума позорить. Тот извинился за ошибку, «русский негр» зачеркнул и написал «советский негр»!

На своём курсе Фил не был самым умным, он был одним из самых волевых и терпеливых. Первым вызвался на Анатомии ощипать голову. Тогда на кафедре существовал строгий порядок – в конце семестра у «почиканного» трупака обычной ножевкой отпиливали башку, которую «варили» в специальном растворе. Этот метод назывался ферментативно-щелочной мацерацией, после которой все мягкие ткани легко удалялись анатомическим пинцетом и проволокой. Мацерированную голову можно было взять «на личный череп», но с условием – одну голову необходимо было ощипать для кафедры, а потом сколько хочешь для себя. «Кафедральный» череп Фил щипал на месте, а вот «свой собственный» решил доделать дома, точнее после отбоя, сидя на перевернутом мусорном ведре в туалете казармы. Да ничего особенного – многие так делали. На кафедре он быстро содрал с «варёной» головы скальп и щёки, выдернул язык и глаза, а остальное уложил в целофановый кулек и засунул в портфель. По пути забежал в булочную, чтобы купить белый батон, абсолютно необходимю вещь для желающих учиться до трёх ночи. Ужин в восемь, и через семь часов молодой организм просто помирает от голода.

В булочной не обошлось без курьеза – Филу пришлось уносить от туда ноги так споро, насколько он был способен. Фил не собирался толкать булку рядом с трупной головой, стоя у кассы он просто понял, что забыл свой кошелёк во внутренем кармане портфеля. Открыть портфель, чтоб все увидели человеческую голову, он не мог. Такие случаи с курсантами порою случались, и начальство за них довольно строго наказывало. Поэтому Фил лишь чуть-чуть приоткрыл язычек и в узкую щёлочку затолкал свою руку. Но тут вмешалась тётка на кассе, которой такое поведение покупателя показалось очень подозрительным:

– Молодой человек, а чего вы платите только за сайку, я же видела, что вы большую буханку круглого белого брали – во она у вас в портфеле выпирает!

– Извините, это не хлеб, я брал только сайку!

– Тогда откройте портфель!

– Не открою!

– Он врёт, а ещё и военный! Товарищи! Это вор!

Люди в очереди злобно зашипели, и Филу стало крайне неприятно. Его взяла злость на дуру-продавщицу, и он снова запустил в портфель руку громко говоря:

– Хотите посмотреть – пожалуйста. И хлеба мне вашего не надо – без хлеба поужинаю!

С этими словами Фил выдернул из портфеля кулёк с варенной головой поднёс его к лицу продавщицы. Очередь ахнула. Кто-то тихо, но очень отчетливо в ужасе брякнул:

– Объел то как!!!

Фил кинул голову обратно в портфель и бегом выбежал на улицу. Через витринное стекло булочной было видно, как несколько человек бросились поддержать падающую в обморок продавщицу. Ещё слава богу, что ментам не позвонили и не стукнули на Факультет. О подобных выходках курсантов могут рассказать в любой булочной, что в радиусе двух километров от ВМА, а в этой ближайшей и подавно. Пора бы привыкнуть.

Туалет первого курса – вот где средоточие курсантнской жизни! По Уставу первые сорок пять минут после отбоя надо лежать неподвижно, а затем можно встать, чтобы справить нужду. Но сорок пять минут святые – замри в своей кроватке, и чтоб ни звука. Будет звук – будешь тренироваться «подъем-отбой», по команде выпрыгивать из койки, одеваться «на один чирк» – пока спичка горит, потом так же скоро раздеваться и прыгать назад в койку. Поэтому кому надо читать, то приём прост – ныряешь под одеяло с фонариком, где открываешь учебник и учишь то, на что дневного времени не хватило. Казарма значительно отличалась от солдатской, отсеки без дверей, где спят по восемь человек на обычных «одноэтажных» кроватях. Тумбочка и табуретка на каждого, два здоровых книжных шкафа на восьмерых. Но вот сержанты захрапели, и казарма тихо оживает. Кто-то поплёлся в сортир перекурить. Наиболее стойкие пошли туда же с книгами подмышкой. Тут надо спешить – мусорных вёдер и подоконников на всех не хватит. Ну а самые стойкие крадутся в сортир как разведчики – в их руках зажаты бутылки и стаканы, бухнуть ребята решили. Там же дощипываются черепа, туда же тащатся микроскопы с планшетками – коробочками стекляшек с прокрашенными срезами тканей – их смотрят прямо на грязном полу, ставши у микроскопа раком. Порой туда же несут боксёрские перчатки и устраивают беззвучные ночные бои, там же в полголоса рассказывают анекдоты и моют кости командирам. Бедный дневальный, кому выпала участь стоять в это время – его главной задачей считается шухер, громко закашлять, если проснётся старшина. Прокол ему может дорого стоить – минимум, что гарантируется, это всеобщее презрение, когда соберется вокруг него добрая половина курса и тыкая пальцами хором загудит: «У-у-у, су-у-ука!!!»