Эдуард Лимонов - В Сырах

Тёща: А где же хозяин дома? — обнаруживает выходящего из кухни Богдана. — Ах вот он хозяин, виновник торжества!

Жена (к журналистам «Хелло!»): Сейчас вот усажу Хозяина дома и начинайте, — берёт Богдана в белой рубашечке, лобастый Богдан похож на Ильича Ленина в детстве, сажает в детский стул. — Вот он хозяин, готов!

Вот где trigger вчерашнего скандала. Они, простые, в общем-то женщины, избрали себе хозяином дома моего мальчика. Мальчик беспомощен, у него нет охранников, он зависит от них, женщин, он даже возразить не может, говорить ещё не научился. Ей муж не нужен был, ей нужен был ребёнок! Всё так просто, а Петровичи и Артуры, — это ложный след, даже если актриса и выспалась с одним из них, или даже двумя в разное время.

Кто мне недавно об этом говорил? Кто-то говорил или я где-то прочёл. А, конечно же, я пожаловался своему гуру, Пшеничникову, и тот прислал огромное письмо. Пшеничников написал мне в тюрьму целый том, наверное, писем, после тюрьмы он пишет реже, но никогда не оставляет вопрошающего без ответа. Следует посмотреть в папке «ПШЕНИЧНИКОВ», в папке «ПШЕНИЧНИКОВ». Вот.

«Когда женщина оформляется, когда она лет в двадцать полностью входит в свою половую роль, она начинает искать пути преодоления зависимости от мужчины. Если она выходит замуж, то это желание вообще усиливается до максимума. Место любви у ограниченных людей быстро занимает зависть. Женщина не хочет зависеть, она хочет, чтобы от неё зависели. Изменить и подчинить мужчину невозможно. Поэтому она решает (природа ей подсказывает) завести маленького мужчину, который ещё лет двадцать будет от неё зависим. Природа хитро придумала. Разделив человечество на два пола, каждый из которых энергетически зависим от другого, она обеспечила воспроизведение вида. Всем хочется любви, то есть обладания. Кажется, что брак — это обладание. Вступают в брак, но в браке противоречия ещё более очевидны, ещё более на виду. Женщина решает, что ребёнок — это выход, ей будет кем командовать. А мужчина разрешает ей этот промискуитет. Ведь женщина, по сути, пытается повторить с ребёнком брак. Не сумев подчинить мужчину, сделать его бессильной дойной коровой, она пытается сама родить зависимого от неё мужчину. Заратустра, литературный персонаж, говорил: «Всё в женщине — загадка, и всё имеет разгадку. Эта разгадка — ребёнок. Мужчина для женщины — лишь средство, цель же — дитя»».

Пшеничников, как всегда, положил палец прямо на рану. Всё так. Меня победил мой сын.

Хотя я и посчитал свою семейную жизнь бездыханной, однако она, хромая и тяжело дыша, прожила ещё два месяца.

В середине ноября я написал ей длинное, на семь страниц письмо, объясняющее наши отношения. Среди прочего, я писал:

«Действительно, вы меня выжили. Ну как всегда, намерения у вас благие и серьёзные. Богдану нужна бабушка, ведь ты работаешь, потому бабушка, а где в этой истории я оказываюсь? Я оказываюсь в своём кабинете в Сырах. Моя сексуальная жизнь также практически разрушена, потому что она стала спорадической, иногда. Тихо. Чтоб не разбудить Богдана или тёщу. Для меня важна жизнь моих страстей, а она раздавлена, как червяк <���…> Я говорил тебе: давай няню заведём, она будет приходить и уходить, что самое важное. Но ты не хочешь, чтобы Богданом занимался чужой человек. Не собираешься ты, видимо, и отдавать Богдана в детский садик. Ты его никуда не записала и, видимо, не хочешь, чтобы он был в «чужих руках». А я? Неужели все семьи «убивают» отцов ради ребёнка?»

Письмо я передал со Стасом, очкариком, он поехал и вручил ей лично в руки.

Ныне, глядя на тот период моей жизни через плечо, я испытываю лишь неглубокую грусть по поводу неудавшегося проекта «семья», но тогда я страдал глубоко. В результате у меня обострилась астма.

Она позвонила мне вскоре, я сидел в это время за столом в моих Сырах, за окнами шёл снег.

— Ну что? — спросил я. — Ты прочла моё письмо?

— Да. В чём-то ты прав, — сказала она. Дальше она завела речь о том, что мужчина должен устроить жизнь семьи.

Я стал опять ездить в семью. В первый же приезд она показала мне пустую полку в своём шкафу.

— Можешь разместить здесь свои вещи.

— Хорошо, — сказал я. Но так и не привёз в её дом ни одной вещи. Не из обиды, а просто уже привык путешествовать с портфелем, имея там пару белья, партийные бумаги и рукопись, над которой работал.

В памяти от этих последних месяцев у меня странным образом не осталось ни единого эпизода секса с ней, из чего я делаю вывод, что больше у нас секса не было, а когда я заявлял свои права на него, то происходил скандал. Об этом чуть позже, а вот всякие жизненные эпизоды происходили, и я о них помню. Помню, как сердитая и суровая, она села в шубе, с Богданом в мою машину, и мы повезли его в больницу, где-то рядом с зоопарком. Почему-то мы приехали к самому дальнему от приёмной доктора входу, и мне пришлось тащить увесистого Богдана в зимней одежде на руках, несколько километров. Охранники шли рядом, я мог передать его охранникам. Но гордость не позволяла. Помню и обратный путь: тоже было тяжело. Она молча шла рядом, как фурия ада, злая и подозрительная. Я подумал, что она делает всё, чтобы я не любил её.