Эдуард Лимонов - В Сырах

— Эротических?

— Сейчас объясню. Подвал суда, казалось бы, неподходящее место для эротических галлюцинаций, но обстоятельства сложились так. Я был один в подземелье. Внезапно дверь открыл майор милиции. Он сказал, что если я хочу повидаться с близкими, то он может это устроить.

«Вы понимаете?» — сказал майор и потёр двумя пальцами правой руки третий палец. Я сказал, что да, хочу, вот только появится мой адвокат, он решит этот вопрос, я хочу повидаться с моей гражданской женой.

— И что, повидался?

— Она не пришла, её сбила машина. Она потом ходила на костылях. Она не пришла, а я сидел, вдыхая свежие молекулы цемента и фантазировал о ней, о том, как я её «познаю» в этом боксе, на вонючей лавке. С ума можно было сойти!

— С ума можно сойти! — прошептала Варенька, всё поняв и по-девичьи прочувствовав.

А потом ей позвонил её «немец» и устроил ей мужскую истерику.

— Чего он от тебя хочет? — осведомился я после того, как они попрепирались по телефону.

— Хочет, чтобы я приехала… — сказала она внезапно на басовой ноте. — А я не пошла за визой, потому что поехала к тебе.

— Если ты ему так нужна, пусть он женится на тебе, и тогда ты будешь сидеть с ним бок о бок всю свою жизнь…

Она вздохнула.

Я знал, почему она вздыхает. Я ей ничего не предлагал, а если бы предложил, то ещё большой вопрос, согласилась ли бы она. Мне было уже столько лет, что предлагать девчушке в двадцать лет руку и сердце пошло. Впереди у меня не было такого длительного коридора будущего, как у неё. Даже если бы в нас вдруг пылала бы дикая любовь друг к другу, что я мог ей предложить? Несколько лет вместе. Думаю, она бы не согласилась.

В следующий раз она привезла мне в подарок монографию Эдварда Мунка, издательства Taschen, картины о жизни и смерти. Это был символический и остроумный подарок, потому что сама Варенька была вылитой девочкой с картины Мунка «Созревание», недооформившейся, несмотря на двадцать лет. Не знаю, осознанным ли был её выбор. Как раз в то время украли из музея знаменитое полотно Мунка «Крик». Может быть, всё дело в этой краже. Всё же я хочу думать, что она ориентировалась на «Созревание».

Вместе с Мунком она привезла мне подарки от мамы-папы. Блёклый рисунок в рамочке и длинное стихотворение, которое меня утомило. Я их куда-то засунул, подарки её мамы, и с тех пор не видел. А Мунка держу рядом.

Наши биологические отношения оформились во вполне прочную связь. Я был этими отношениями вполне удовлетворён до такой степени, что не стал искать себе московскую девушку, ждал всё учащавшихся визитов Вареньки. Как-то, выпив вина более положенного, она призналась мне, что Петербург сидит у неё «вот где», она энергично полоснула ребром ладони себе по горлу, она хотела бы сбежать, ей надоело обслуживать мать, она устала от нажитых за двадцать лет связей. Она и её подруга (Варенька быстро нашла в своём цифровом фотоаппарате нужное фото и показала мне рослую, скорее полную, грудастую девку), еврейка, мы с ней не разлей-вода, и в школе сидели на одной парте…

— Мы давно планировали сбежать в Москву, потом появился этот «немец», — она досадливо поморщилась…

— Бери подругу, приезжайте, будете жить со мной.

Варя изменила лицо, «остановив» все его черты и недоверчиво поглядела на меня:

— Чего? Ты же одиночка, что ты будешь делать с двумя тёлками?

— У твоей подруги действительно такие большие сиськи, как на фотографии?

— Огромные.

— Хм. Я бы хотел время от времени их трогать.

— Негодяй! Старый развратник! Ты рассчитываешь натягивать двух молодых тёлок сразу?!

Мы расхохотались.

Когда я отвозил её на вокзал, она сказала мне в последний момент (проводник уже заявил: «Провожающие, покиньте вагон, поезд отправляется», — ну вы знаете эти голоса), я обнимал её в это время:

— Твоё предложение принято на рассмотрение. Я поговорю с подругой, — она хитро улыбалась.

Однако нашим богунеугодным планам не суждено было реализоваться.

Это был март, а в апреле я познакомился с актрисой, которая стала матерью моих детей. И вот теперь посылаю Вареньке привет из глубины прожитых годов.

— Варенька, привет! Everything is good. Всё хорошо.

Выйдя на свободу, я старался не думать о политике. Я взял таймаут до конца лета. Но нацболы не дали мне никакого таймаута. Уже через день я расхаживал по подмосковному пустырю с бородатым активистом моей организации. Бородатый был взволнован, в моё отсутствие он руководил организацией. Но не один, а вместе с небольшой группой товарищей. Сейчас бородатого беспокоил один из них, интеллектуал, которого он не называл соперником, но было ясно, что бородатый его так воспринимает. «Удивительно стремление вида человека к лидерству. Даже лидерство в преследуемой организации желанно сердцу бородатого», — думал я. Бородатый явно хотел, чтоб я принял его сторону. Я же не хотел принимать сторон. Для такого человека, как я, личные симпатии и антипатии не имеют никакого веса. Для меня существует одна ценность: это благо организации. На основании этого критерия я уже принял сторону интеллектуала, у него были парадоксальные, интересные идеи. У него не было предрассудков, не было табу. К тому же оба участвовали в моём процессе: интеллектуал дал блестящие показания, снявшие с меня обвинение в терроризме, а бородатый проявил слабость при следствии. И мой адвокат Беляк едва вытянул его показания на тройку, ну может быть, с плюсом, на судебном процессе…