Томас Пинчон - Радуга тяготения

— Знаю.

— Он-они думают, мне все равно, теперь уже. «Можете наблюдать бесстрастно». Сволочи… Нет, я не это хотел сказать… Ленитроп, мы все — люди такие механические. Выполняем свою работу. Вот и все. Послушайте — что вы думаете, мне каково? Когда вы уединяетесь с ней после каждого занятия. Я импотент, но мужчина — а мне, Ленитроп, только с книжкой уединяться. Только рапорты писать…

— Слышьте, ас…

— Не сердитесь, я безвредный. Валяйте, стукните меня, я упаду, а потом опять вскочу. Смотрите. — Показывает. — Вы не безразличны мне, вы оба. Мне не все равно, поверьте мне, Ленитроп.

— Ладно. Рассказывайте, что происходит.

— Не безразлично!

— Хорошо, хорошо…

— Моя «роль» — наблюдать за вами. Вот моя роль. Вам нравится моя роль? Нравится? Ваша «роль»… изучить ракету, дюйм за дюймом. Я должен… каждый день отправлять сводку ваших успехов. Больше я ничего не знаю.

Но это не все. Он что-то утаивает, что-то в глубине, а дурень Ленитроп надрался так, что не доберется туда с изяществом.

— За нами с Катье тоже? Подглядываете в замочную скважину?

Всхлип.

— Да какая разница? Я для этого человек идеальный. Идеальный. У меня далеко не всегда получается даже мастурбировать… на их рапорты, знаете, даже гаденькая молофья не брызжет. Такого им не надо. Просто кастрат, фиксирующий глаз… Они так жестоки. Думаю, на самом деле они даже не знают… Они даже не садисты… Просто вообще никакой страсти…

Ленитроп кладет руку ему на плечо. Набивка в костюме съезжает и горбится на теплой кости. Ленитроп не знает, что тут сказать, что сделать: ему самому пусто и хочется спать… А сэр Стивен на коленях, и вот-вот — трясется на самом краешке — поведает Ленитропу ужасающую тайну, роковую убежденность в том, что якобы

Фигуры над морем никуда не деваются, и пока свет остывает и меркнет, они все ветреней и отдаленней… до них так трудно дотянуться — их трудно ухватить. Насколько это трудно, Кэрролл Эвентир узнал, пытаясь подтвердить любекского ангела — и он, и его хозяин Петер Сакса, пока бултыхались в топи между мирами. Потом в Лондоне случилось явление самого вездесущего из двойных агентов, Сэмми Гильберта-Пространса, про которого все думали, что он в Стокгольме — или в Парагвае?

— Ну, стало быть, — доброе скумбриевое лицо озирает Эвентира — проворно, как параболическая антенна управления огнем, а милосердия в нем еще меньше, — я-то думал, я…

— Вы думали, просто заскочите.

— Еще и телепат, господи, изумительный какой, а? — Но рыбьи глаза не отпускают. Комнатка довольно гола, адрес где-то за Гэллахо-Мьюз — обычно его приберегают для передачи наличных. Эвентира вызвали из «Белого явления». В Лондоне знают, и как пентакли рисовать, и как заклинания вопить, как вовлекать именно тех, кто им нужен… Стол загроможден стаканами, заляпанными, беловатыми, опустошенными либо с осадками темно-коричневых и красных напитков, пепельницами, обрывками искусственных цветов, которые старина Сэмми ощипывал тут, шелушил, скручивал в таинственные изгибы и узлы. В приоткрытое окно вдувает паровозный дым. Одна стена, хоть и глухая, за годы разъелась тенями оперативников — так порою зеркала в общественных едальнях корежатся отражениями посетителей: поверхность набирает характера, будто старое лицо…

— Но вы, стало быть, с ним на самом деле не разговариваете, — ах, как хорошо это у Сэмми получается, мягко-мягко, — в смысле, вы ж не телеграфисты, не болтаете малёхо среди ночи…

— Нет. Нет. — Эвентир теперь понимает: они смотрели стенограммы всего, что идет через Петера Саксу, — то, что достается читать самому Эвентиру, уже прошло цензуру. И это, возможно, длится довольно долго… Так расслабься, стань пассивен, посмотри, во что выльется болтовня Сэмми, только Эвентир уже знает, во что выльется, как знаем мы, разбирая акростих: его вызвали в Лондон, но не просят ни с кем связать, значит, интересуются самим Саксой, и цель данной встречи — не нанять Эвентира, но предупредить. Чтоб отлучил толику собственной скрытой жизни. Словечки, интонации, выбор оборотов — все теперь слетается воедино: