Эндрю Миллер - Подснежники

— Очень понравилась, — громко ответила мама. Многие англичане, разговаривая с иностранцами, немного повышают голос, как будто их собеседники глуховаты. — Замечательная страна.

Мы постояли немного в удушливой атмосфере тепла, созданного никем не регулируемым центральным отоплением, взаимного доброжелательства и безмолвия. Помню, я отметил, что глаза Олега Николаевича красны — так, точно он совсем недавно плакал.

— О Константине Андреевиче все еще ничего не слышно?

— Ничего, — ответил Олег Николаевич.

— А как Джордж?

— В марте Джордж всегда несчастен.

— Ну а сами-то вы как, Олег Николаевич? — спросил я.

— В царстве надежды, — сообщил Олег Николаевич, — никогда не бывает зимы.

Я пожелал ему спокойной ночи, мама тоже, мы повернулись к лестнице, и вдруг Олег Николаевич опустил кошачий пакет на пол и схватил маму за рукав пальто.

— Миссис Платт, — произнес он — по-английски, смешным сценическим шепотом, — берегите вашего сына. Берегите.

Едва войдя в мою квартиру, мама скрылась в ванной комнате. Сидя на кухне, я слышал, как она открывает краны, спускает в унитазе воду, чистит зубы, машинально совершая несложный обряд очищения смирившейся со своей долей шестидесятилетней с чем-то женщины.

Я уступил ей мою постель, разложил для себя диван-кровать в гостевой. Я слышал, как она вошла в спальню, снова вышла из нее и пошлепала на кухню. На ней была старенькая, доходящая до щиколоток ночная рубашка, когда-то, наверное, лиловая или сиреневая, но теперь застиранная до жиденькой серости. Мама достала из холодильника бутылку воды, налила себе стакан, снова направилась к спальне, но остановилась и повернулась ко мне:

— О чем он говорил, Николас? Твой сосед?

— Не знаю, мам. Он расстроен исчезновением друга. И по-моему, немного пьян.

На самом-то деле я так не думал. Пьяным я Олега Николаевича еще ни разу не видел.

— Ты уверен насчет этой девушки? Насчет Маши?

— А что?

— Да просто она показалась мне… холодной. Слишком холодной с тобой, Николас.

— Да, — сказал я. — Может быть.

— Ты счастлив, Николас?

Это был самый серьезный вопрос, какой она задала мне за двадцать примерно лет. Я подумал немного. И ответил искренне:

— Да. Я счастлив.

Я был обязан Маше, и она попросила меня об услуге.

Произошло это, сколько я помню, около середины марта. На правом рукаве моей куртки-дутик, которым я несколько месяцев вытирал, ковыляя по улицам, нос, образовалась корочка, смахивавшая на слой замерзшей спермы. Машу я не видел уже около недели, с вечера ее знакомства с мамой. Думаю, она опять уезжала из Москвы, хотя ничего мне об этом не сказала. С Катей же я не виделся еще дольше. Мы, все трое, встретились в ресторане, стоявшем немного в стороне от Тверской, напротив здания мэрии, вдоль которого тянулась чистая полоска подогреваемого тротуара.

Температура не поднялась пока выше нуля, однако Маша уже вернулась к своему осеннему пальто с кошачьим воротником. Катя запаздывала.

— Как тебе понравилась моя мать? — спросил я у Маши.

— Было очень интересно. Она — как это по-английски? — scared. Всего боится. Примерно как ты.

Волосы Маши были зачесаны назад так, что льнули к черепу, зрачки перенимали блеск потолочных светильников. Она посмотрела мне в глаза, и я отвел взгляд. Подошла официантка, мы заказали водку и котлеты.

— А как твоя мать, Маша? — спросил я.

— Ничего, — ответила она, — только устала очень. Стареет.

— Мне хотелось бы познакомиться с ней, — сказал я.

— Может, когда-нибудь и познакомишься.

— Что у тебя на работе?

— Я притворяюсь, будто работаю, они — будто платят мне.

Появилась Катя. Со времени нашего знакомства прошло всего шесть месяцев, но для девушки ее возраста это срок немалый. Бедра и губы Кати пополнели, у нее, по моим догадкам, появились какие-то новые виды на будущее. Собственно, эти полгода оказались долгими для всех нас, — вернее, долгими и короткими одновременно: вечная история с русской зимой, которая тянется, тянется, и ты думаешь, что она никогда не закончится, наступила навек, а потом вдруг теплеет, и тебе начинает казаться, будто ее и не было вовсе.

Катя сняла пальто, села. Коротенькая блузка чуть задралась, и внизу спины я углядел новую татуировку.

— Как учеба? — спросил я у нее.

— Хорошо, — ответила она. — Отлично. Я вторая в группе. Скоро экзамены сдавать.

И она, раскрасневшись от гнева, пустилась в длинный рассказ о том, как этим вечером в ее трамвай вошли двое мужчин, назвались контролерами и принялись собирать с безбилетных пассажиров по сто рублей штрафа. Поскольку безбилетными были все, люди безропотно платили, хоть и понимали, что эти двое — мошенники.