Гарри Гордон - Поздно. Темно. Далеко

— Вот, представляю, — сказал Магроли. Девица сделала книксен.

— Пойдем, — сказал Карл и повел Ефима в ванную. — Честь дамы?

— Угу, — мычал Ефим, вытирая нос, — у тебя есть что-нибудь?

— Откуда? Я же один не пью. Представляешь, как приехал — пятый уже день — ни в одном глазу.

— А где Татьяна Ивановна?

— Во логика. В Чупеево, где же еще. И я в пятницу поеду. Надолго, недели на две.

— Опять меня все бросают, — разволновался Магроли.

— Да ты, я вижу, не очень-то и один…

— Та!

— Давайте чай пить.

Девушка озиралась — темные зверьки шевелили спинками в поисках четвертого измерения.

— Может, я сбегаю? Деньги у меня есть, — беспокоился Магроли.

— Да и у меня, как ни странно, — оживился Карл. — Представляешь, в первый раз так стремительно заплатили аванс. Приехал сегодня в комбинат, узнать. А-а, говорят, получите. Не иначе как скоро выгонят, или сами закроются.

С наступлением ночи скептицизм его разгорался синим пламенем, — глупо и без вдохновения сказал Магроли.

— Только куда ты сбегаешь, уже все закрыто.

— А к таксистам?

— Ну, — сказал Карл, глядя в белое лицо, — сейчас, чай допьем, пойдем провожать девушку на троллейбус, заодно и таксистов попытаем. Только, чур, ты. Я их ненавижу, и они это чувствуют. И потом — как к ним обращаться? Эу, шеф? Или — командир? А может, товарищ?

— А, — махнул рукой Магроли, — это несложно.

Такси проезжали не останавливаясь, бегло окинув их фарами, один, наконец, остановился, не дослушал, хлопнул дверцей и уехал.

— Да ну их, пойдем, — не выдержал Карл, — мне все равно вставать на рассвете, в ломбард надо ехать, гори он огнем.

— Выкупать, наконец?

— Какой выкупать, перезаложить хотя бы.

— Подожди, дядьку, — просил Магроли, — еще пять минут.

Подъехала желтая «Волга», приоткрылась дверца.

— Стой, Фима, — крикнул Карл, — это ж менты, — добавил он тише.

— Извините, пожалуйста, — склонил разбитый свой нос над улыбающимся милиционером Ефим, — не найдется ли у вас случайно бутылка водки?

— Садись, — сказал милиционер. Машина мягко тронулась.

— Вот кретин, — плюнул Карл и пошел домой.

Минут через пятнадцать раздался звонок. — Неужели? — Карл пошел открывать. Магроли смотрел поверх очков, вялая кисть руки, сложенная в щепоть, держала за самую крышку бутылку водки.

— Андроповка! — торжественно сообщил он.

— Ты, никак, в рубашке родился. В красной. Может, ты знаешь пароль? — допрашивал Карл.

— У! Очень просто, довезли до таксопарка и обратно отвезли — они все равно по проспекту патрулируют.

— Мне такой простоты и не снилось, — сказал Карл, доставая колбасу. — Слушай, а что это еще за гений чистой красоты?

— Ты не прав, — Магроли взмахнул рукой, как Пушкин, читающий перед Державиным, — это было мимолетное виденье.

— Ну, тогда ладно. Со свиданьицем.

— А где Мыл? — спросил Ефим.

— Сашка? Они с Гришкой Молодецким поехали на каникулы. Проводниками, куда-то в Среднюю Азию. Заработать надеются.

— А что, Гришаня ушлый. Дядьку, это ты родился в рубашке! Как Евтихиевна его тебе нашла!

В позапрошлом году, без звонка, ворвалась Алла Евтихиевна. Зная про ее клаустрофобию — Алла не ездила в метро, — Карл и Татьяна встревожились — добираться на перекладных через всю Москву — что-то должно было случиться. Так уже было однажды — Алла привезла весть о гибели Саши Тихомирова.

На этот раз некрасивое лицо ее сияло, мешки под глазами подпрыгнули — она была хороша.

— Моей приятельницы сын, — начала она, — поступает в Щукинское. С ним поступает мальчик, зовут его Саша, фамилия — твоя. Я просила осторожно узнать отчество. Отчество сходится. Отца не знает — есть где-то, говорит, — кажется, художник. Родился Саша в шестьдесят четвертом году.

— Аллочка, — заволновалась Татьяна, — как ты думаешь, он захочет прийти?

Алла посмотрела на Карла.

— Так как? — грубо спросил Карл и сглотнул. — Приведешь?

— Попробую.

На следующий день Алла позвонила и сказала, что придут втроем, с Пашей, сыном приятельницы — без него Саша идти не хочет.

«Что люди чувствуют в таких случаях?», — думал Карл, расхаживая по кухне. Он не мог определить своего состояния, одно лишь было очевидно — состояние было неприятное, как, впрочем, всякое ожидание, и еще что-то было, невнятное. Хорошо, что с Аллой. Она выручит.

Алла была само изящество пополам с иронией. Она была восхитительна, даже когда забрасывала своего возлюбленного маринованной килькой, на почве ревности, разумеется.