Гарри Гордон - Поздно. Темно. Далеко

— «Лапти, да лапти, да лапти мои…»

Подошел, хромая, Славка — упал в гололед с лошади, ногу повредил. Всю весну да лето жевал анальгин, дачники выручали.

— Поехал, что ли?

Славка окал по-волжски, лицо его было черно от ветра и пьянства, волосы короткие и седые. Было ему под шестьдесят. Когда не пил, был аккуратен, верхняя пуговица на рубашке застегнута, грядки его огорода были в струнку, изба казалась свежевыкрашенной.

Жил Славка один, наезжала временами жена из Кимр — «она мне не жона», — отрекался Слава, — выгребала деньги, вырученные за молоко и творог, ругалась с дачниками, спаивают, мол, а корова не доена, и уезжала с проклятиями.

Пьяный Славка был нехорош — корову бил клюкой, а маленького котенка убил березовым поленом. Каялся потом, правда.

— Да я только приехал, — сказал Карл, — побуду еще. Вот бабку отправлю…

— И то правда, хероватая бабка, — одобрил Славка и замолчал.

Карл понял — пошел на террасу, вернулся с приготовленной бутылкой. Слава присел на лавочку в кустах сирени.

— Ты стаканы принеси. И корочку черную.

— А я, Слава, не буду.

— Как хочешь, дело твое.

Подошла Антонина Георгиевна.

— Здравствуй, бабка, — напряженно поздоровался Слава.

— Какая я тебе бабка, сколько можно говорить, я тебе, Слава, Георгиевна!

— А ху, — заулыбался Славка, — может, и Георгиевна.

Он стал делать знаки выходящему со стаканом Карлу.

— Да ладно, — сказал Карл, — Антонине Георгиевне нравится, когда мужики пьют.

— А ну вас, — махнула рукой Антонина Георгиевна, — у меня дел полно, на вас смотреть…

— Хорошая водка, — затеял Славка беседу, — не то что хохол в Шушпанове продает. Ты, если водку не пьешь, поди со мной, я бражку поставил на томатной пасте. Подоспела уже, угощу. Татьяна твоя где?

— Да здесь я, Слава, — Таня подошла и села рядом, — молока дашь?

— Вечером приходи, как всегда, часов в восемь. Бабка-то твоя у меня молоко не берет. Гордится.

— Да она вообще молоко не пьет. Слава, а творог есть?

— Тебе дам. Сейчас с твоим хозяином и передам.

— Я с вами пойду. Вы долго, наверное, а мне сейчас надо.

Славка встал.

— Таня, — торжественно сказал он, — видишь бережок? Ты молодая, красивая, походи по бережку, погуляй, а к нам, — Слава повысил голос, — к нам под окошко не ходи — прогоним!

Отстояв таким образом независимость, Слава сунул открытую бутылку в карман, посмотрел, вертикально ли стоит, махнул Карлу рукой и поковылял.

«Кой черт мне эта бражка», — ругал себя Карл, плетясь рядом со Славкой. Проходя мимо теленка, он вспомнил, как летом шла вот так же рядом со Славкой Татуля, за молоком.

— Ой, какой у вас теленок, дядя Слава, смотрите реснички какие! А что вы с ним сделаете когда он вырастет?

— Как что? — удивился Слава, — зарежу, на хер, и съем!

В избе пахло простоквашей и дымом. На столе был рассыпан табак — в тяжелые времена, когда сигарет было не достать, посадил Слава самосад, ухитрился вырастить незнакомое растение, табак ему понравился. С тех пор, хоть понемногу, но сажает.

Слава порылся в углу, откинул с трехведерной цинковой посудины телогрейки, тряпки и зачерпнул оттуда ковшом.

— Погоди, — сказал он и ополоснул две кружки. Брага была цвета борща со сметаной, слегка шипела. Славка подвинул Карлу табуретку, сел на лавочку и скрутил самокрутку.

— Кури, — подвинул он газетку, — или не умеешь?

Карл обрадовался возможности тряхнуть армейской стариной, скрутил, не так, правда, ловко, как хотелось, но Слава не сказал ничего, не покачал головой.

Славка тостов не говорил, не чокался, и Карл лишний раз порадовался, что никогда с ним не пьет. Эта бражка не в счет.

— У меня, вообще-то, язва, — сказал он на всякий случай.

— Пей, ничего, со мной можно.

Карл вспомнил экстрасенса и развеселился.

— Вашей национальности, — неторопливо начал Слава, — я тебя больше всех уважаю. А бабку — ненавижу.

— Бабка, Слава, не нашей национальности.

— Да? А отчего же она так орет? Хозяйка у тебя хорошая, — продолжал он, допив кружку, — справедливая.

Славу неожиданно повело.

— А Валентина мы с Васькой убьем.

— За что?

— Он поляк, — устало сказал Слава и замолчал.

Каждые четыре секунды капала в тазик сыворотка из подвешенной в марле простокваши. На четвертой капле Слава встрепенулся.

— А отчего они нас завоевывали!

— Тебя завоюешь, Славка, ты ж татарин.

— А ху — осклабился Славка, — может, и татарин. Ты вот что, — серьезно сказал он, — возьми тачку, хочешь — свою дам, и навези от меня говна побольше. Весной всю кучу разберут в момент. Долгов на телеге увезет. А я ее, корову, как выпущу весной, так она хер до хера насерет.