Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Пожалуй, мой дед не похож на высокое старое дерево. Его не сравнишь с раскидистым дубом, чьи корни прочно вросли в землю. И уж если искать сравнение среди деревьев, то мой дед скорее напоминает маленькие деревца сайали с толстой корой и острыми колючками, растущие в пустынях Судана, — ведь перед ними бессильна сама смерть. Медленно и бережно расходуют они свои жизненные силы. Таков и мой дед. Он выжил, несмотря па мор, голод и войны, Сейчас ему без малого сто лет, но его рот полон зубов. Глаза у пего узкие, как щелочки, и кажутся подслеповатыми, но на самом деле он видит даже в темноте. Его тщедушное тело ссохлось, сморщилось. Ни капли жира. Истончились кости, одряхлели кожа и мышцы, но он все еще довольно легко взбирается на осла и каждый день перед рассветом выходит из дома в тусклый сумрак и пешком идет в мечеть.

Дед подождал, пока я не усядусь поудобнее рядом со всеми, а потом, вытирая полой слезы и еле сдерживая смех, сказал:

— Клянусь аллахом, от твоего рассказа бока болят, Вад ар-Раис.

И Вад ар-Раис продолжал историю, прерванную моим приходом:

— Ну так вот, хаджи Ахмад, усадил я эту девушку па осла перед собой, а она давай крутиться и вертеться как юла. Изгибается туда-сюда, а потом вдруг как рванется, и — бац! — с нее вся одежда слетела. Гляжу и глазам своим не верю. Сидит передо мной, ну в чем мать родила. А сама, наверно, из нильских рабынь. Груди, скажу тебе, хаджи Ахмад, так и торчат. А уж пышна! Кожа гладкая, как маслом намазанная, блестит-переливается в лунном свете, с ума сойти можно. Высмотрел я проплешину в кукурузном поле, слез с осла, ну и она, конечно, со мной. Только я собрался обнять ее покрепче, как в кукурузе шорох, а потом какой-то голос спрашивает: «Кто там?» Чего мы только не выдумывали в молодости, хаджи Ахмад! Меня прямо как осенило — а что, если прикинуться ифритом? Авось поможет. И как завоплю диким голосом, почище всякого шайтана. Швыряю во все стороны песок, ношусь как угорелый. Тот мужчина испугался, давай бог ноги. А что вы думаете? Это же был мой дядя Иса. Он, оказывается, выследил меня до самого кукурузного поля. Глаз с меня не спускал с той самой минуты, как я уволок девчонку прямо со свадьбы. Увидел он, что я скачу, как ифрит, и решил, что со мной что-то неладное творится. И вот на следующий день, чуть свет, является он к моему отцу, да смилостивится над ним аллах, рассказывает все, как было, от начала и до конца, а потом говорит: «Твой сын — проклятый шайтан. Не найдем ему жены сегодня же, так он перепортит всех девушек в деревне, позору тогда не оберешься». И в тот же самый день меня женили на дочери моего дяди Раджаба. Да будет аллах к ней милостив, она, бедняжка, скоро умерла от родов.

Бинт Махджуб засмеялась и затем произнесла мужским, хриплым от курения голосом:

— Как погляжу, ты во вкус вошел чуть не с пеленок.

— Не тебе бы говорить, Бинт Махджуб, — не смущаясь, ответил Вад ар Раис. — Уж кто-кто, а ты в таких делах разбираешься. Ведь ты восьмерых мужей схоронила, да и сейчас не упустишь — нашелся бы кто-нибудь, так не сказала бы ему «нет», хоть ты женщина и в летах.

— Что и говорить, — изрек дед. — Другой такой Бинт Махджуб на свете не сыщешь.

Бакри, который все время так смеялся, что слова не мог вымолвить, теперь повернулся к Бинт Махджуб, спросил:

— Скажи нам, кого из своих мужей ты любила больше всех?

— Вад аль-Башира, — ответила Бинт Махджуб не задумываясь.

— А, того, который смахивал на породистого жеребца? — заметил Бакри. — То-то его ужин всегда доставался козам.

Бинт Махджуб сбила кончиком пальца пепел с сигареты на пол:

— Уж поверьте, когда он обнимал меня, я обмирала от счастья. Кончится вечерняя молитва, он сразу ко мне, и мы ласкаем друг друга до утренней зари. А как услышит призыв на утреннюю молитву, говорит: «О аллах, о Бинт Махджуб!»

— Вот ты и свела его в могилу, когда он был в расцвете сил, — заметил дед.

— Ну что ты! Просто судьба назначила ему жизнь короткую, — ответила Бинт Махджуб с улыбкой. — От того, о чем мы тут говорим, еще никто не умирал.

Бинт Махджуб высока ростом, волосы у нее цвета черного бархата, и хотя ей все семьдесят, все равно видно, какой она была красавицей. В деревне не найти человека, который бы ее не знал и не готов был бы хоть до ночи слушать ее рассказы, нередко довольно откровенные. Она курила, пила вино, ругалась самыми черными словами — словом, вела себя как мужчина. По слухам, мать ее якобы была дочерью какого-то местного султана. Замуж Бинт Махджуб выходила только за самых видных и богатых женихов в деревне, переживала их одного за другим и с каждым вдовством богатела. Родила она всего одного сына, а дочерей — бесчисленное множество. Они все походили на свою мать не только красотой, по и вольностью в разговоре.